Зима в тот год стояла уверенная, можно даже сказать, суровая. Погода, если и менялась, то очень подолгу, нехотя и почти незаметно. Когда Степан Фёдорович Домрачёв вечером ясного дня на «Газели» выезжал из Рязани, он и представить себе не мог, что, когда он вечером уже следующего дня доберётся до пункта назначения – в село Мешково, морозная ясность сменится страшной метелью. За полтора часа до этого, когда он, перепутав названия, ездил по селу Михайлово в поисках нужного дома, солнце ещё едва ли не знойно заливало стены ветхих домов, а над снежными просторами мёртвых полей стояла выбеленная морозом дымка. Домрачёв въехал в село, спрятанное со стороны трассы сосновым бором. Взглянув на желтевшие под косыми лучами шапки на сочной хвое, он даже вспомнил про себя начальные строки из «Зимнего утра» Пушкина, а слова «День чудесный» и вовсе проговорил вслух мягким шершавым голосом. Сказав их, эти два слова, он сам себе улыбнулся, взглянул в зеркало на своё усатое лицо, а затем, подняв плечи, настороженно осмотрелся, удостоверился, что один в салоне, покраснев, цокнул языком и тихонько хихикнул.
Домрачёв изжёг много топлива, катаясь взад-вперёд, сканируя сощуренными глазами адреса избушек, и каждый раз разочаровывался всё больше, когда уже успевший надоесть дом всё никак не оказывался на улице Озёрная. Жёлтая «Газель», с настырным постоянством маячившая под окнами, настораживала деревенских. Степан Фёдорович из-за врождённой скромности, кажется, безотчётно ощущал то напряжение, которое прорастало в местных, но он ничего не мог с собой поделать: ему необходимо было попасть на Озёрную. Мужиков, грозно смотревших на него с заледеневших тропинок, Степан Фёдорович просить о помощи боялся и даже прибавлял газу, чтобы тяжёлые взгляды поскорее прекратили на нём висеть. Домрачёв злился на этих мужиков, но ещё больше злился на себя за хроническую нерешительность.
Он в очередной раз с усилием надавил на педаль газа, как вдруг заметил коричневую шапку-ушанку, а под ней лицо, появлявшееся из-за редких, покрытых мхом досок калитки. Этот двор Степан Фёдорович видел уже раз в шестой. Услышав рычание мотора, старик в ушанке резко обернулся к Домрачёву, бросил калитку и, размахивая руками, побежал к нему, высоко поднимая валенки над синеющими снежными буграми. Резво болтавшиеся руки, как размытое пятно на очках, привлекли его внимание. Сердце Степана Фёдоровича заколотилось. Сжав челюсти, он медленно-медленно, будто высокий воротник бежевой дублёнки мешал ему это сделать, повернул голову к старику и прижался к обочине. Заметив это, старик опустил руки и зашагал спокойнее. Домрачёв поправил и без того ровно сидевшую на нём кожаную утеплённую кепку с отвёрнутыми ушками, быстро улыбнулся, оголив неровные зубы, почти сразу же закусил губу и через весь салон потянулся к крутящейся оконной ручке. Ремень безопасности Степан Фёдорович отстегнуть забыл, оттого его вечно неуверенные, суетливые движения выглядели ещё более лихорадочными.
