Вера любит Юру. Самой светлой любовью, которой можно любить человека и своего старшего сводного брата. Она помнит давний переезд с матерью, охватившую ее панику и то, как она не хотела съезжать с их старой квартиры; помнит и нервную маму, которая резкими цепкими пальцами схватила Веру за руку и увела оттуда.
Она помнит чужой незнакомый дом из красного кирпича с большими железными воротами и высокими потолками, который казался ей, тогда еще маленькой девочке, огромным чудовищем, открывшим свою страшную пасть, чтобы съесть их с мамой.
И неожиданно приветливого человека в этом доме Вера тоже помнит. Человека, ставшего ей отцом. Она не забыла его искреннюю улыбку, которая согрела ее и подарила доверие к тогда еще чужому дому.
И сводный брат тоже есть в ее воспоминаниях, как он может там не быть?..
Тот Юра был враждебным подростком, обросшим колючками. Именно его злые карие глаза, выглядывавшие из-под черной челки, Вера почему-то запомнила особенно отчетливо.
Прошло десять лет.
Взгляд из враждебного превратился в холодный.
Вера, с первого взгляда приютившая в своем сердце сводного брата, до сих пор любит его.
Любит ли ее Юра? Вот вопрос, на который у Веры никогда не было ответа.
***
— Я на год старше, — говорит Юра. — Называй меня старшим братом.
— Я на год старше, — усмехается Юра, зажав сигарету в зубах, и смотрит на Веру наглыми темными глазами. — Проваливай, мелкая.
— Я на год старше, — стонет пьяный Юра, пихая Веру в туалет и утыкаясь носом ей в шею.
— Юр, — бормочет Вера, неловко обнимая его за плечи. — Пойдем, я отведу тебя в комнату…
— Замолчи, мелкая, — Юра не поднимает головы и крепче сжимает Веру руками.
— Ты пьян…
— Я на год старше, мне можно.
Каждый раз, когда Вера хочет спросить о том, что происходит, она останавливается.
Хочет сказать: «Юр, что с тобой?», но почему-то молчит и ничего не произносит. Вера не знает, сколько это уже продолжается. Может, год, может, два, но ей кажется, что бесконечность.
Прежде Юра или просто делал вид, что Веры не существует (что было обидно, учитывая то, сколько времени она пыталась привлечь к себе его внимание), или проявлял своего рода снисхождение, на деле похожее на:
— Ты достала уже со своим нытьем!
— Но я хотела, чтобы ты научил меня играть в баскетбол…
— Ой, ладно, пошли, не отстанешь ведь…
Один раз Вера даже слышала, как отец выговаривал ему:
— Ты совсем не уделяешь времени младшей сестре! А ведь скоро разъедетесь, как университет закончите…
— Она что, маленькая, чтобы я ей занимался?..
В тот момент Вера поняла, что Юра очень самодостаточный. И что возиться с ней, которую, как оказалось, считает обузой, он не будет.
Этого следовало ожидать, поэтому Вере было не слишком обидно слышать такие слова от брата. Она всегда знала, что Юра более самостоятельный, обособленный и закрытый ото всех, чем она сама.
Юра мог быть один. А Вера — нет, ей нужно было общение, она любила людей и тянулась к ним, но не была популярной в отличие от брата, который, при всей нелюбви к обществу, умудрялся быть харизматичным в своей неброской самодостаточности.
Еще в старшей школе Юра не нуждался в представлении — наоборот, он не знал, куда спрятаться от назойливого внимания фанаток.
— Ты клевый! — говорили девушки, передавая ему конверты с неловкими признаниями в любви.
Письма рвались и сметались в мусорное ведро, а Вера периодически ловила на себе насмешливые взгляды, в которых проскальзывало что-то теплое.
Она и сама знала, что Юра клевый. Везде, куда бы он ни шел, его узнавали. Брат раздражался, а вот Вере распирало грудь от гордости, потому что она понимала: при всей своей очевидной нелюбви к людям Юра хотел, чтобы о нем узнавали еще больше, чтобы о нем говорили.
Вот что было главным.
Вера знала, чем увлекается Юра, и знала, что тот преуспевает в своем увлечении. Он писал тексты и вместе с кем-то из своих друзей сочинял и записывал музыку, пропадая в студии днями и ночами. И хотя Вера еще не слышала ни одной из его песен, она была уверена, что каждая, написанная братом, удивительная. Как может быть иначе?
В студию ужасно хотелось попасть, хотелось прикоснуться к тому, чем жил Юра. Вера слышала от одногруппников, что студия находилась в центре города, но не знала, где именно, а когда попросилась туда вместе с Юрой, ее лишь ласково, как щенка, потрепали по голове:
— Не доросла еще, малявка.
И это было обидно. А еще более обидным было то, что какие-то одногруппники знали о Юре больше, чем сама Вера.
Несмотря на то, что прошло несколько лет, за которые Вера подросла, избавилась от стеснительности и каждый раз, глядя в зеркало, видела, что фигура приобрела привлекательные формы, ее все еще считали маленькой и держали на расстоянии вытянутой руки. Переносить подобное было так непросто…
Вера потихоньку боролась со своей неуверенностью, которая периодически отнимала у нее силы, и старалась лишний раз не показывать своих переживаний окружающим. Она много улыбалась, была общительной и даже получила парочку приглашений на свидания. Но этого все еще было недостаточно.
В глазах Юры она была и остается лишь надоедливым предметом интерьера. А Вере так хочется, чтобы брат ее заметил и принял! Но ничего не выходит: тот все больше времени проводит вне дома, возвращается поздно и чаще всего пьяный, недобрый. В такие моменты Вера прячется от него, потому что не знает, чем еще может обернуться их поздняя встреча.
А потом, как-то раз, Юра приносит запись своей первой песни.
И она так сильно бьет по сердцу Веру, что та застывает на пороге своей комнаты, вслушиваясь в чудесную мелодию.
На записи Юра играет на фортепиано. Он признается в любви к инструменту и к музыке, которая захватила его в свой плен и которая, скорее всего, никогда не отпустит. Его слова, поначалу тихие и даже нежные, постепенно набирают силу и наполняются эмоциями. Отчаянные звуки отдаются у Веры где-то в груди щекочущей сладкой болью, и она боится пошевелиться и потревожить робкое чувство, которое пробуждается внутри в тот момент…
Родителям песня не нравится. Отец кричит, что Юра занимается ерундой и что он не позволит ему опозорить семью, а мама плачет.
Юра выслушивает все это с непроницаемым выражением лица, потом хватает свою куртку с вешалки, разворачивается и, хлопнув дверью, уходит.
***
Открывает ей Юра.
Прислонившись к косяку, он не торопится впускать Веру в квартиру.
— Ты чего? — после непродолжительного молчания все же спрашивает у застывшей на пороге сестры.
Ни «проходи», ни «как ты меня нашел?».
Ни единого вопроса.
Лишь бесконечный безразличный взгляд, от которого у Веры всегда сжималось сердце.
— Я к тебе пришла…
Внутренняя уверенность в том, что она поступает правильно, появившаяся утром, когда Вера собирала свои вещи, начинает медленно таять.
