Есть профессии такие, не просто профессии, а которые словно обладают неким психотерапевтическим эффектом. Ну, это как в поезде выговоришься незнакомому попутчику, и легче становится, и проблема кажется не такой уж нерешаемой. Таксисты, например, любят поговорить. Надоедает один на один с дорогой молчать, вот и охочие до разговоров и слушатели отменные. Но я – совсем другое дело. В такси я молчу обычно. Потому что за день так наговорюсь, что голос садится. Да и честно говоря, к вечеру так хочется тишины…
Я – врач. Обычный участковый терапевт в городской поликлинике. И, наверно, я неплохой врач, потому что у меня есть «постоянные» пациенты, которые снова приходят не потому, что я плохо их лечу, а потому, что им нравится со мной общаться. Не умею я по казенному. Пятнадцать минут, и следующий – такой расклад мне не нравится. Некоторым даже чай наливаю. Завотделением вечно меня ругает, что не укладываюсь в регламент времени, но очередь не возмущается. Привыкли уже. И я даже знаю, что некоторые мои больные лукавят, когда приходят ко мне, схватившись за бок или сердце. А я делаю вид, что верю. Потому что понимаю – иногда дома им поговорить о себе, о своих проблемах просто не с кем.
Перед приемом моя медсестра, Аллочка, раскладывала медкарты согласно времени и занятой очереди. Карты аккуратными квадратиками лежали на углу стола, терпеливо, как и свои хозяева, дожидаясь вызова. Белый накрахмаленный халат, строгая белая шапочка без единого торчащего лукавого локона, на шее фонендоскоп. Я готова. Нет. Забыла улыбку. Я никогда не встречаю больных без улыбки. Я всегда им рада. И они это понимают. Ну, кто у нас сегодня? Аллочка с готовностью перечисляет.
– Бабушка-гипертония, дед-геморрой, многодетная уставшая, музыкантша с депрессией, еще одна гипертония, потом мигрень, потом непонятно что.
– Как это – непонятно что? Новенький?
– Ага, – Аллочка улыбается. – Недавно переехали в наш район. В карте написано – жалобы на боль в пояснице и кашель.
– Ну, зови. Первый пошел.
Аллочка нажимает кнопку вызова и деловито распахивает дверь кабинета. Входит бабулька-гипертония. Тяжелая ситуация. Живет одна. И вид какой-то неухоженный у нее. Две дочери есть, но наведываются к матери не чаще пяти раз в год. Еще кот есть. Белый, сибирский. И от того Софья Павловна вечно в белых шерстинках на черной, перманентно блестящей сзади, юбке.
– Голубушка, Софья Пална, что опять случилось? Зачем сами-то пришли? Позвонили бы в регистратуру, я бы сама забежала, давление бы померила.
Я смотрю в ее наивные не по возрасту голубые глаза и вижу, как в них закипают слезы, готовые вот-вот пролиться. Люди любят себя жалеть. Но больше любят, когда их жалеют.
– Дык, миленькая моя, до ваших извергов в регистратуре рази дозвонишься? Это скока денег у меня с телефона сымут, еслив звонить-то полдня?! А мне проще самой до вас дойтить. Я же не тороплюся, потихоху иду.
Я виновато опустила глаза. Действительно, до наших девчонок, «извергов» из регистратуры сложно дозвониться. Что делать, народ болеет, а девчонки тоже живые. И чайку глотнуть надо, и в туалет сбегать, и перекусить. Все мы живые, со своими проблемами и заморочками – и больные, и здоровые.
– Ну, что беспокоит, Софья Пална?
– Да вот, дочка, как защемило с утра в грудях, вздохнуть не могу. В глазах темно, в голове словно набат бьет, и плывет так все перед глазами, ажно комок к горлу подступает.
Что-то затревожилась я. Никак криз? Тьфу ты, только этого не хватало.
– Девочкам-то звонили?
– А че им звонить-то? – Софья Павловна насупилась. – Танька вся в работе, даже поговорить с ей никак. Манька в отпусках, на юга укатила. Говорит, дорого разговаривать, роминг там какой-то. Вот так и кукую одна с Яшей.
Слеза все-таки выкатилась украдкой. Пока Аллочка мерила давление, я заполняла карту. А Софья Павловна с воодушевлением рассказывала о своем коте и о его проказах. Щечки раскраснелись, из взгляда ушла тоскливость под вниманием моих глаз и Аллочкиных рук. Закончив, Аллочка подходит ко мне и шепчет:
– Да хоть сейчас в Космос запускай! Сто двадцать на восемьдесят три. Опять придумала, блин.
Ох, уж мне этот интернет! Любую болезнь насочинять можно, симптомы доступно описаны. Молодцы Таня и Маня, не оставили маму без благ цивилизации. Откупились от общения.
– Ну что, Софья Пална, все не так плохо. Давление относительно в норме. Это просто бури сегодня магнитные. Сейчас домой придете, теплый чай и покой. Никакого сегодня Малахова, только покой.
Софья Павловна благодарно кивала в такт моим словам, и такая признательность была в ее взгляде, что мне стало стыдно за Малахова. Ну, пусть смотрит телевизор, кто ее еще развеселит, отвлечет от гнетущего одиночества и мыслях о родных дочерях, которые давно махнули на мать рукой…
– Аллочка, кто следующий?
– Дед-геморрой, – с готовностью ответила Аллочка.
Зашел крепкий старичок семидесяти пяти лет. Бывший дальнобойщик. Живет тоже один. Жены нет, детей тоже нет. Только племянник, который ждет-не дождется, когда дядька в белый саван завернется. Квартира у дядьки в центре двухкомнатная. А у племянника двое детей, теща и ипотека. Все понятно, живые люди и квартирный вопрос. С ним построже надо. А то уже месяц анализы сдать не может, к проктологу его уже два раза записывала. То ли стесняется, то ли боится дедок.
– Николай Иваныч, здравствуйте! Ну как дела ваши? Были у проктолога?
Я-то знаю, что не был. Специально спрашиваю. Интересно, что ответит.
– Анечка Алексевна, так и вам не хворать! Был, был у проктолога. К вам назад отправил. Говорит, не все анализы в наличии. Вот че резину-то тянет? Непонятно мне как-то.
Вот ведь жук же! Я улыбаюсь. Ну, вот что с ним поделать? Строжусь из-под очков. Но понимаю, что совсем не сержусь. Пока Аллочка дежурно измеряет давление и температуру, Николай Иванович словоохотливо рассказывает, как Андрейка приволок кучу бумаг на подпись дядьке, а дядька как увидел слово «дарственная», так и побежал в поликлинику.
– Дочка, ты меня уж определи к себе. Положи в палату какую-нибудь. У тебя он меня не достанет. Он же уморит меня заради тещи своей, злыдень.
– Тогда пойдем к проктологу, Николай Иваныч. Должны же быть у меня основания для госпитализации. Аллочка, сколько время? Девочки в процедурном еще на месте? Отведи Николая Иваныча на анализы. И проследи, чтобы не сбежал.
Аллочка у меня понятливая. Бережно взяла за руку и повела Николая Ивановича спасаться от Андрейки. В процедурный, а потом к проктологу. Похлопочу, чтобы на пару-тройку дней оставили в отделении после операции. А там поглядим. Может, патронаж выбью. После операции все-таки дедок будет. Пока Алла с Николаем Ивановичем бороздят коридоры нашей поликлиники, приглашаю следующего. Многодетная уставшая. Тяжелый тоже случай. Рожает следующего, не успев выкормить предыдущего. Уже четверо. А ей всего двадцать восемь. Женщины! Что ж вы делаете-то с собой?! Не железные же.
