В общение с духами мало кто верит, но их вызывают снова и снова. Нино и Нико Горозии тоже не верили, что им удастся войти в контакт с духом Георгия Гурджиева. Такие духи – все равно что голливудские звезды, связаться с ними совершенно нереально.
Горозии сомневались, что у них что-то получится. И все-таки погасили свет на кухне, выложили на стол большой квадратный лист ватмана с нарисованным на нем кругом, в который фломастером были старательно вписаны буквы грузинского алфавита, а под кругом приписано «да – нет». На перевернутой тарелке тем же фломастером нарисована стрелка. На блюдечке в красный горошек горела короткая толстая свечка, оранжевое пламя которой выхватывало из темноты лишь ватман, тарелку со стрелкой, выложенные на стол руки супругов и их лица.
Настенные часы показывали первый час ночи, но этого не было видно в темноте. В раковине высилась гора немытой посуды. Пламя свечки туда тоже не дотягивалось. В чашке с отломанной ручкой в остатках кофе с молоком плавала дохлая муха. Запах в комнате стоял тяжелый – смесь никотина, геля для мытья посуды и псины. В стоящем у стены кресле спал Фуко – белый бультерьер с розовой мордой, размером почти что с кабана. От соседей доносились звуки телевизора. Где-то смотрели «Профиль»:[1] пригласили, видимо, какого-то остроумного гостя – зал то и дело смеялся и старательно аплодировал.
Нино выглядела гораздо моложе своих лет, хотя никто точно не знал, сколько ей было. Она работала мелкой служащей в мэрии Тбилиси. Слегка сдувшаяся грудь, большие голубые глаза, хорошая осанка, отсутствие целлюлита – миниатюрная женщина в стиле Барби. Никто бы не смог сразу определить, что за ее добродушным лицом и слегка меланхоличным взглядом укрыты твердая воля и железный характер.
Нико тоже не был богатырем. Впрочем, в отличие от Нино, в его пропорциях ощущалось что-то невыносимое и даже неполиткорректное. Со своими пухлыми щеками, округлыми губами и потухшими глазами он походил на депрессивного психопата. Характер у него такой мягкий, что хоть веревки вей.
В ту ночь на Нино были джинсовые шорты и белая, почти прозрачная футболка, а на ногах резиновые тапочки. Она только что вышла из ванной, и её короткие растрепанные волосы еще не высохли. Запах шампуня слегка оживлял тяжелый воздух в комнате. Она была без лифчика: крепкие соски выпирали через футболку. Слегка возбужденная, она хотела, чтобы Нико засунул руку под футболку и потрогал ее за сосок… Но больше ничего.
А Нико смотрел на тарелку со стрелкой и думал о лежавшем в холодильнике эклере, к которому не смел притронуться. Вот уже неделю он не ел после шести часов вечера и страшно мучился. На самом деле избыточный вес особо его не беспокоил – эта диета была скорее навязчивой идеей, чем необходимостью.
Мысль устроить спиритический сеанс появилась у Нины, когда она сидела на работе, убивая время в интернете. Нико ничего против этой затеи не имел. Разве ж пойдешь против собственной жены? Тем более когда она решила войти в контакт с покойниками.
Он всего лишь спросил:
– А почему именно с Гурджиевым? – а в душе добавил: «А не, скажем… скажем…» Хотел назвать другого, более авторитетного покойника, но никого с ходу не вспомнил. Кроме разве что попугая, который был у него в детстве. Однажды утром, сняв ткань с клетки, Нико увидел дохлую птичку. Она валялась на дне клетки и была еще теплая. Когда он взял малюсенький труп попугайчика в руки, его головка упала набок.
– Как это почему, – Нино сделала паузу, – если что, хоть по-грузински с ним сможем поговорить.
Дело в том, что Горозии толком не знали ни одного иностранного языка. В самом крайнем случае Нино могла бы припомнить несколько немецких слов, а Нико – английских, еще меньше. К тому же Нино настолько мало знала о Гурджиеве, что считала его если не грузином, то, по крайней мере, родившимся в Грузии.
Нико, сомневавшийся в существовании языкового барьера с духами, в глубине души согласился с женой. В их отношениях было что-то такое, что существует между матерью и сыном.
Когда-то Нико считался перспективным режиссером. Сняв в двадцать лет студенческий короткометражный фильм, он быстро оказался в центре внимания узкого, но нужного круга. Тогда многие заговорили о его интуиции и остром глазе. Все было вроде впереди у молодого человека: короткие романы с отчаянными домохозяйками, длинный шарф вокруг шеи и бурный образ жизни. Все кончилось, когда он познакомился с Нино. С ней Нико быстро сдулся и размягчился. А видеокамеру как-то непроизвольно сменил на фотоаппарат. За последние три года даже в нескольких совместных выставках участвовал, хотя стало заметно, что его острый глаз уже притупился. Черно-белые портреты и пейзажи другие тоже умели снимать. Причем гораздо лучше. Что Нико и сам видел, но особо по данному поводу не переживал. Поэтому его фотоаппарат теперь чаще лежал на полке рядом с компакт-дисками и книгами. А интуиции сейчас хватало только на то, чтобы не сморозить чего-нибудь такого, что не понравится Нино. В конце концов, он уже давно жил за ее счет. Так что, будучи рядом с женой, Нико иногда говорил не то, что сам хотел сказать, а то, чего от него ждали (как он сам считал).
«Мало ли что», – подумал в ту ночь Нико, выбросил наконец из головы дохлого попугая и сказал:
– Пусть будет Гурджиев, – пожал плечами и почему-то добавил: – Посмотрим.
Нино не ожидала, что что-то получится, даже когда повела тарелку со стрелкой по кругу над пламенем свечки и положила на картон. В Исландии как раз начиналось извержение вулкана Эйяфьядлайокудль, когда в Тбилиси Горозии прикоснулись к тарелке и закрыли глаза. Нино больше шептала, чем говорила из сердца: «Гурджиев, иди к нам!.. Гурджиев, иди к нам!..»
Когда тарелка сначала завибрировала, затем резко замерла, а в прихожей что-то затрещало и зашуршало, Нино тотчас замолчала. Выпучив глаза, Горозии уставились друг на друга. Фуко вскочил, навострил уши. В прихожей вновь что-то зашуршало. Фуко спрыгнул с кресла, напряженный, с рычанием двинулся в сторону входной двери. Короткие мускулистые лапы пес слегка разводил в стороны, как большая ящерица. Нино сжала руку Нико. Фуко вышел в прихожую.
Там отчетливо кашлянули. Фуко вдруг перестал рычать. Из темноты доносились звуки неясной возни. Нино еще крепче сжала ладонь Нико. А тот ничего лучше не придумал, чем шепотом позвать в темноте:
– Фуко! – слегка повысил голос, – Фуко!
– Здесь, – ответили из прихожей.
