Лондон, Англия
Октябрь 1888 года
В два часа ночи, когда холодный осенний дождь барабанил по задернутым дамастовыми шторами окнам городского дома на Парк-лейн, герцога Олимпию разбудил камердинер и сообщил, что внизу, в кабинете, его дожидаются три леди.
– Три леди, говоришь? – спросил Олимпия таким тоном, словно осведомлялся о трех совокупляющихся гиппопотамах.
– Да, сэр. И двое сопровождающих их лиц.
– В моем кабинете?
– Я подумал, так будет лучше, сэр, – ответил камердинер. – Кабинет расположен в задней половине дома.
Олимпия уставился на герцогский балдахин у себя над головой.
– Разве не Ормсби должен заниматься подобными вопросами? Это его работа. Отошли женщин прочь или отправь их до утра в верхние спальни.
Камердинер поправил рукав халата.
– Мистер Ормсби предпочел обратиться ко мне, ваша светлость, поскольку дело носит личный характер и требует незамедлительного вмешательства вашей светлости. – Голосом он слегка выделил слово «незамедлительного». – Слуги, разумеется, отправлены на кухню.
У Олимпии сразу заныли уши. Его затуманенный сном мозг начинал просыпаться, как разгорается потухший огонь в камине, возвращенный к жизни угрюмой горничной.
– Понятно, – сказал он, все еще глядя на балдахин. Под головой у него в наволочке из превосходной ткани лежала невесомая подушка из мягчайшего пуха, уютно обволакивая его ароматом лаванды, а сам он, как в теплом коконе, устроился на мягком матраце под тяжелыми одеялами. Пришлось выпростать из этого убежища руку и стянуть с головы ночной колпак. – Ты сказал, три леди?
– Да, сэр. И собака. – Не меняя интонаций, камердинер все же сумел выразить свое неодобрение появлением пса.
– Полагаю, корги. А что леди – две белокурые, одна с каштановыми волосами?
– Да, сэр.
Олимпия сел и тяжело вздохнул.
– Я их ждал.
Восемь минут спустя, в желтом халате, изобилующем британскими львами, с аккуратно причесанными седеющими волосами и чудесным образом выбритым подбородком, герцог Олимпия бесшумно открыл дверь в свой личный кабинет.
– Доброе утро, мои дорогие, – сердечно произнес он.
Три леди подскочили в креслах. Корги высоко подпрыгнул, приземлился, распластав лапы, на бесценный аксминстерский ковер, где тотчас же и осрамился.
– Прошу прощения, – сказал Олимпия. – Заклинаю, не вставайте.
Леди вновь опустились в кресла, за исключением самой младшей, с каштановыми волосами. Та взяла на руки собаку, браня ее шепотом.
– Ваша светлость, – сказала старшая из дам, – приношу свои нижайшие извинения за неподобающий час нашего у вас появления. Надеюсь, мы не подняли на ноги весь дом. Мы не собирались беспокоить вас до утра…
– Да только этот ваш дурацкий новый дворецкий, Ормсби, или как там, к дьяволу, его зовут… – выпалила младшая.
– Стефани, дорогая моя! – воскликнула старшая леди.
Олимпия улыбнулся и закрыл дверь. Замок мягко щелкнул. Герцог прошел в комнату и остановился перед первым креслом.
– Луиза, милое дитя. Как ты чудесно выглядишь, несмотря ни на что. – Он сжал ее руку. – Величайшее удовольствие снова видеть вас, ваше высочество, после столь долгих лет.
– О дядя. – По бледным щекам Луизы разлился румянец, ее запавшие голубые глаза наполнились слезами. – Вы невероятно добры.
– А, Стефани, дорогая моя разбойница. Представь себе, недавно я встретил одну юную леди, так сильно напомнившую мне тебя. Уверяю, мое старое сердце сразу заныло. – Олимпия потянулся к руке Стефани, но та отпустила собаку, спрыгнула с кресла и с размаху обняла герцога.
– Дядюшка герцог, до чего здорово, что вы взяли нас к себе! Я знала, что вы не откажете, вы всегда были славным малым!
Юные сильные руки Стефани крепко обнимали его за талию. Олимпия ласково похлопал ее по спине и рассмеялся.
– Ты всегда была самой безрассудной девчонкой на том чертовом коровьем пастбище, которое вы называете своим домом.
– Хольстайн-Швайнвальд-Хунхоф вовсе не коровье пастбище, дядя герцог! – Стефани отпрянула и шлепнула его по руке. – Это самое очаровательное княжество во всей Германии! Сам герр фон Бисмарк назвал его великолепным. А дорогая Вики…
– Да, разумеется, дорогая моя. Я просто немного тебя подразнил. Уверен, оно совершенно очаровательно. – Олимпия с трудом удержался, чтобы не передернуться. От буколических ландшафтов у него скручивало живот. Он повернулся к последней принцессе очаровательного Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа, средней дочери, успокаивающей корги. Тот попеременно то зевал, то начинал скулить. – И Эмили, – сказал он.
Эмили подняла взгляд и улыбнулась ему из-под очков.
– Дядя. – Она опустила корги на ковер и встала.
Сколько же ей сейчас лет? Двадцать три? Двадцать четыре? Но глаза кажутся старше, круглые, совиные, невероятно древние на чистой коже лица с изящными скулами. А волосы при свете единственной электрической лампы на столе Олимпии отсвечивают золотом. Две другие гостьи весьма привлекательные девушки с царственными чертами лица, что отлично видно на фотографиях, но красота Эмили более изысканна. Она прячется и скрывается за стеклами очков и застенчивым характером. Ученый, вот кто такая Эмили: она разбирается в латыни и греческом лучше, чем сам Олимпия. В крови их семейства имеется предрасположенность к гениальности, и Эмили она досталась в полной мере.
– Моя дорогая девочка. – Олимпия взял ее за руки и поцеловал в щеку. – Ну, как ты?
– Все хорошо, дядя. – Она ответила спокойно, но в голосе послышались слезы.
– Садитесь скорее. Я велел принести чаю. Должно быть, вы совершенно измучены. – Он показал на кресла, а сам устроился на уголке письменного стола. – Пересекли Ла-Манш вчера ночью?
– Да, после заката, – сказала Стефани. – Меня два раза вырвало.
– Право же, Стефани! – резко оборвала ее Луиза.
– Это все лакрица. – Стефани снова опустилась в кресло и посмотрела на позолоченный потолок. – Никогда не могу устоять перед лакрицей, а тот маленький мальчик на пристани…
– Да, в самом деле, – поддакнул Олимпия. – А что ваши слуги?
– О, с ними все в порядке. Крепкие желудки и все такое.
Олимпия кашлянул.
– Я имею в виду – кто они? Им можно доверять?
– Да, разумеется. – Луиза снова метнула укоризненный взгляд в сторону Стефани. – Наша гувернантка – как вам известно, она с нами уже тысячу лет, и папин… – тут ее голос слегка дрогнул, – папин камердинер, Ганс.
– Да, я помню Ганса, – отозвался Олимпия, вызывая в памяти плотного сложения мужчину, не особо ловко обращавшегося с шейными платками, но зато глаза его пылали преданностью хозяину, которому он служил еще до того, как князь женился на самой младшей сестре Олимпии. – И мисс Динглеби тоже помню. Именно я отправил ее к вашей матери, когда Луиза достаточно подросла и начала учиться. Рад слышать, что ей удалось спастись вместе с вами.
