Дверь захлопывается именно в тот момент, когдя я уже добираюсь до нужного мне шкафа.
Жутко громкий звук разносится по всему помещению, кажется, даже стекла в дверцах дрожат.
Я разворачиваюсь, щурюсь в полутьму возле двери, страшно жалея, что не послушала Виселицу и не взяла фонарик. Поленилась идти через два этажа в лаборантскую!
А зачем, правда же?
На улице светло, в коридоре на лестнице, ведущей в этот спортивный зал, последние три года служащий кладовкой, тоже светло. Мне всего пару старых словарей забрать, и все!
Вот и ройся теперь тут, в неверном свете фонарика от сотового, как дура…
И нафига понадобились Виселице эти словари именно сегодня?
Всматриваюсь в полумрак, но никакого шевеления не вижу.
Наверно, дверь сама захлопнулась, от ветра… Какого-то. Внутри здания, ага…
Но воспаленному произошедшим и слегка напряженному мозгу так думать проще, а потому я отворачиваюсь и, близоруко вглядываясь в корешки старых книг, начинаю искать то, что необходимо.
Наверно, увлекаюсь, потому что присутствие постороннего человека замечаю только тогда, когда он уже близко. Рядом. За моей спиной.
Замираю сначала в полуприсяде, трусливо надеясь, что показалось, и боясь оглянуться. Но нет. Стоит.
Я слышу его дыхание, я чувствую его запах, такой знакомый аромат табака, свежей туалетной воды и мятной жвачки. И еще чего-то, от чего мне голову сносит все время.
Глупо сидеть и трусить, а потому я медленно выпрямляюсь и, ощущая его безмолвное, горячее присутствие за спиной, хочу повернуться. Здесь не полная темнота, глаза его увижу.
Но он не дает этого сделать.
Кладет тяжелые, горячие, как печка, ладони мне на плечи… И рывком прижимает в себе.
Его грудь каменная, тоже невероятно горячая! Полное впечатление, что к открытому источнику огня прижалась, жечь все начинает, даже одежда, кажется, тлеет… А нет! Не тлеет! Рвется!
Он рвет!
В ужасе, потому что не представляю, как потом пойду домой, да и вообще, две пары еще сидеть, начинаю вырываться, шепчу сбивчиво и быстро:
— Нет! Нет! Не смей же! Не смей…
Но он словно не слышит, тянет с плеч рубашку, в панике ощущаю, как пуговки в разные стороны летят, опять что-то шепчу, но замираю, когда голого плеча касаются горячие губы. По телу тут же проходит волна безумной дрожи, колени подгибаются, а он, давно выучив мою реакцию на себя, привычно подхватывает за талию и заставляет упереться руками в дверцы шкафа.
Сам продолжает целовать шею, плечи, жадно кусать, вылизывать, ладони мнут грудь в распахнутой блузе, и я не могу больше ничего говорить. Хочу повернуться, хочу его губы!
И он опять угадывает мое желание!
Скользит одной рукой вниз, сразу за ремень свободных бойфрендов, а второй разворачивает меня за подбородок к себе, жарко дышит в губы, прежде чем поцеловать. Со обреченным каким-то стоном. Словно не хочет, но ничего не может с собой поделать.
И я не могу. Ни с ним, ни с собой. Покорно повисаю на ладони, уже добравшейся до самого низа и жадно ласкающей , растягивающей влагу будущего кайфа по всей промежности, ритмично, сладко-сладко… И потом толчком — внутрь, глубоко сразу.
Я пораженно распахиваю ресницы, выгибаюсь, инстинктивно насаживаясь на эти невероятно длинные, умелые пальцы, не в силах противостоять напору…
— Течешь, да? — хрипит он, не прекращая двигать пальцами, — на меня? Или на Лексуса? А? Кошка…
Я хочу возмутиться, что он такое мог даже подумать, но никто, естественно, не позволяет мне этого сделать.
Он резко прекращает ласкать, игнорируя мой возмущенный протестующий стон, рывком сдирает с меня джинсы, резко прогибает в пояснице. Я уже знаю, что дальше будет, я жду этого. Все внутри сжимается, пульсирует, больно-сладко.
Слышу, как он возится с презервативом, зажмуриваюсь, крепче цепляясь за дверцы шкафа… Он злой такой… Значит, сейчас будет трясти. И сильно! И ох, как я этого хочу!!!
Хочу этого невыносимого грубияна, гада такого безумного, с его губами горькими и руками жадными!
Когда он врывается в меня, сразу на всю длину, не жалея, не позволяя привыкнуть, начинает двигаться, именно так, как я ждала, с оттяжкой, сильно, очень сильно, я только и могу, что выгибаться сильнее, чтоб принять больше, чтоб ощутить глубже, и тихонько стонать на каждое жесткое движение в себе.
Он держит за бедра, натягивает на себя, рычит тихо и матерно:
— Сучка, какая ты сучка, Алька, ненавижу тебя… Кошка… Опять, опять с ним… Спишь с ним? Да? Да? Убью же… Его, блять, убью…
— Нет, нет… — выстанываю я , цепляясь за ручки и пытаясь повернуться, чтоб в глаза посмотреть. Он должен понять, что я не виновата… Не виновата… — Я просто… Я же не могу… Ах… Мой папа… И его… Ты понимаешь…
— Нихера! — Он неожиданно прихватывает меня за волосы, поднимает, делая нашу позу абсолютно неустойчивой, но проникновение только глубже от этого, только кайфовей. Его член двигается во мне так быстро и жестко, что невольно все сжимается внутри, в ожидании разрядки, а он еще и шепчет своим низким, дьявольским голосом, — нихера… Никаких пап и всего остального… Я не буду ждать, поняла? Не буду! И так с ума схожу, как подумаю… Ты же с ним не спишь? Нет? Нет?
— Нет, конечно, не-е-ет… Ай…
Я уже трясусь от предвкушения долгожданной разрядки, когда он останавливается, резко выходит, разворачивает меня, сдирает окончательно джинсы и легко подхватывает на руки, опять натягивая на себя.
Я хватаюсь за его шею и наконец-то с огромным наслаждением вжимаюсь в жесткие губы, целую, кусаю, пытаясь немного смягчить, разжалобить жестокого парня. Он прижимает меня сильнее, двигается коротко и быстро, с каждым толчком наполняя меня невыразимым кайфом. Мне хочется реально визжать, как сучке , от того, что он со мной делает, от того, что я чувствую. И только опасность спалиться тормозит сейчас.
— Моя? Ты моя? — рычит он мне в губы, а глаза смотрят яростно и напряженно. Ему надо это опять слышать. Каждый раз надо.
— Твоя, твоя… — шепчу ему в ответ, целую в шею, скулу, возле уха, наслаждаясь соленым вкусом кожи, от которого буквально голову дурманит.
— Заберу тебя, сегодня прямо, слышишь? Заберу… Не могу больше…
— Нет, нет…
— Нет? Нет?
Он скалится, и в темноте это выглядит жутко. И заводяще.
Я хочу ему сказать, что не в том смысле “нет”, но не успеваю. Тело прошивает от живота до кончиков пальцев такая волна разрядки, что буквально лампочки вышибает. Я цепляюсь беспорядочно за его шею, кусаю такую сладкую соленую кожу, трясусь в кайфе, сокращаюсь и утаскиваю его за собой.
Он давленно ругается, сжимая меня до боли крепко в погоне за своим финальным удовольствием…
И, наконец, выдыхает, уже спокойней и расслабленней целуя мокрый висок.
