Раннее утро ворвалось в детскую комнату пением птиц, прохладный воздух щекотал маленькой Томе плечи и нос. Девочке очень хотелось спать. Она подтянула одеяло и накрылась им с головой, сладкое тепло томительно разлилось по всему телу, только вот трели за окном, как назло, не умолкали.
Будильник прозвенел ровно в шесть – громко и раздражающе, отчего маленькая Тома засунула голову под подушку и зажмурила глаза. Девочка была совой, а не жаворонком, и утренние подъемы стали для нее мучительным испытанием с первого сентября – и так и продолжалось по сей день.
В полусне она протопала в туалет, зашла ванную, отправилась на кухню. Там девочка поставила чайник и провела пару минут, опершись руками на подоконник и глядя в окно.
«Вот бы прилечь тут, хоть на полу, хоть на коврике, уснуть и не идти в школу!» – взмолилась она.
Напротив кухонного окна росло обледеневшее голое дерево, на одну из веток которого уселись две вороны. Ветка раскачивалась на ветру, ее колебания туда-сюда напоминали маятник – символ тоски и обреченности, чего-то ужасного, грядущего и неизбежного, того, что подкрадывалось издалека, того, что маленькая Тома чувствовала кожей, но объяснить никак не могла.
Радио, взревевшее гимном в 6:00, не замолкало ни на секунду, вслед за гимном шли «Утренние новости» – маленькая Тома их ненавидела. Именно потому, что в это время сильнее всего хотелось спать.
Это было невыносимо! Голос диктора ядерной бомбой взрывался в ушах, но мама не разрешала делать тише, так как считала, что радио помогает проснуться. Девочка не стала выключать его, а вместо этого поспешила в свою комнату одеваться в школу: все равно мама скоро встанет, придет на кухню и накрутит приемник на полную мощность.
Проходя по коридору, маленькая Тома увидела, что дверь в спальню родителей закрыта, а в том месте, где обычно из-под нее пробивается луч света – вычерченный на линолеуме параллелограмм – сейчас темно.
Маленькая Тома натянула коричневые хлопчатобумажные колготки и синюю юбку, а затем – блузку. Когда-то блузка была белой, но сейчас ее цвет приближался к грязно-серому, а перламутр на пуговицах облупился вовсе. Кружева на блузке затерлись и пустились на нитки от многочисленных стирок. Девочка заправила края блузки за пояс и застегнула молнию на юбке.
Растянула ткань на животе и присмотрелась: одно расстройство. Белые глазницы пуговиц выстроились в ряд и вылупились на нее с недоумением. Жалкое зрелище! Она достала из шкафа пузырек с лаком для ногтей и принялась их закрашивать. И пусть оттенок у него немного другой, розовый, а пуговицы когда-то были золотистыми, кто ж это помнит? И так сойдет.
Вскоре маленькая Тома закончила с покраской и, довольная собой, посмотрела в зеркало: неплохо. Она взяла в руку рюкзак, тихонько вышла из комнаты и направилась в коридор. Родительская спальня по-прежнему оставалась закрытой, и в этом не было ничего удивительного, мама часто не слышала будильник.
От пуговиц пахло лаком, и маленькая Тома подумала: «Хорошо, что папа спит». Он бы наорал на нее, если бы почуял едкий запах. Всех красивых женщин он считал тупыми, а при виде косметики в своем собственном доме впадал в ярость. Лак, как и другие женские радости – тени, помады, украшения – им с мамой приходилось прятать.
В школу ездить одной было нельзя – еще одна причина для расстройства. Родители говорили, что на улице слишком много наркоманов, бомжей и бандитов. Маленькая Тома знала, что мама с папой врут, они придумали всех этих плохих людей, чтобы не отпускать ее, потому что она еще маленькая. Ей было очень обидно. Неужели они не верят, что она справится? Подумаешь, чего тут сложного: оплатил проезд, купил билетик, отсчитал пять остановок, вышел. Все дела.
Таких разговоров велось множество, и все они заканчивались одним и тем же: каждое утро мама сопровождала дочку в школу. Они тряслись в душном автобусе, до отказа набитом народом, иногда внутри места было так мало, что им приходилось всю дорогу стоять на нижней ступеньке, держась за дверные поручни.
Мама еще не встала, значит, пора ее будить. Маленькая Тома открыла дверь в родительскую спальню и увидела, как на разложенном диване в куче хлама и скомканных вещей, похрапывая, спит отец, а мама висит в петле под потолком.
Все последующие события маленькая Тома помнила как в тумане. Она завопила и бросилась в подъезд, начала колотить во все двери:
– На помощь! – кричала она. – Помогите! Моя мама!!! Там моя мама!!!
∞
Детство Тамары прошло под девизом – прячься, иначе убьют. Отец безбожно пил, а мать несколько раз ложилась в психиатрическую клинику, правда, ее через некоторое время оттуда выпускали (за неимением веских причин держать ее там постоянно).
Мать, Вероника Степановна, обладала слишком уязвимым внутренним миром. Уровень ее психологических защит напоминал тонкую луковую кожуру, чуть нажмешь – и сразу хрустнет.
Приятная женщина средних лет, с высшим образованием, Вероника Степановна могла бы построить неплохую карьеру и удачно выйти замуж. Однако ее жизнь сложилась иначе, и бесконечные мытарства от одной работы к другой и проживание с мужем-алкоголиком были выбраны ей не случайно. Причиной тому служила неадекватно заниженная самооценка, которая подкреплялась страхом любых, даже самых незначительных, перемен.
Вероника Степановна не вписывалась в социум. Малейшие неудачи ее ранили, а общение с грубыми, резкими людьми (в ее случае практически каждый являлся таким, но не потому, что так было на самом деле, а потому, что она так реагировала) приносило ей невыносимую боль. Ей казалось, что ее никто не понимает, никто не способен постигнуть глубину ее чувств, а все без исключения люди – ограничены и жестоки, и ей нет среди них места.
Каждый раз, попадая в психбольницу, Вероника Степановна вела себя безупречно: не нарушала режим, не строила козни, как многие другие пациенты, не выбрасывала таблетки. Но, возвращаясь домой, постоянно пыталась свести счеты с жизнью.
Справедливости ради стоит заметить, что ей так ни разу и не удалось довести начатое до конца. Она резала бритвой запястья, пила тонны таблеток, даже один раз пыталась повеситься. Смерть от удушья наступила бы довольно быстро, если бы на пороге вдруг не появилась маленькая Тома.
Соседи вытащили Веронику Степановну из самодельной петли, положили в зале на диван, вызвали скорую помощь и психбригаду, благо в доме все телефонные номера находились на виду. Отец, смертельно пьяный еще с ночи, лежал в отключке. Столпотворение и крики его даже не разбудили, настолько основательно он накачался накануне.