– Чтоб тебя намочило! – выругалась Вероника, вляпавшись в грязь своими новенькими кроссовками из ширпотребного магазинчика, где с порога пахнет полимерами.
Она пробиралась в школу окольными путями, что давало возможность не здороваться с вездесущими соседями. Кроме того, ежедневная десятиминутная прогулка до школы позволяла вволю помечтать, представляя себя то великой писательницей, которую обожает и слушает весь мир, то эдаким добрым диктатором, имеющим неограниченную власть, но делающим счастливым своих подданных. «Уж они меня любить будут по-настоящему, а не пресмыкаться, как перед нынешними…», – замечталась Ника, почти уже посылая в толпу вымученные улыбочки. Как на вручениях премий, когда из последних сил нужно показывать, насколько творчество коллег вам дорого. Даже если вы своим гением априори заслужили премию куда бесспорнее.
Она принялась чистить белоснежные кроссовки об забор, представив, как прямо на нее бежит свора диких собак. «Прикольно будет», – подумала Вероника, даже не сморщившись. – «Интересно, выживу ли я?». С такими воодушевляющими думами она запрокинула растрепанные волосы назад и, пытаясь скрепить их крабом, укусила себя заколкой за шею. Рассвирепев, она топнула ногой на собственную беспомощность перед болью.
Успокоившись, Вероника пролезла через узкую щель в заборе, которую выломали ребята, ходившие на футбольное поле через детский сад. Тучные и всегда недовольные воспитательницы с удивительной регулярностью шныряли по содержащейся на налоги населения территории, но без зазрения совести считали ее своей. Эти тетечки – церберы прилежно лаяли на каждого, кто осмеливался пользоваться этим нелегальным ходом. Его не раз заделывали, но всегда вновь дырявили предприимчивые подростки и бомжи, гревшиеся в котельной неподалеку. Нике пришлось на себе испытать, что значит гнев синдрома вахтера, поэтому она опасливо огляделась по сторонам. Но поблизости не было ни собак, ни теток. Поэтому Ника приободрилась, увеличила громкость в плейере и, глазея по сторонам, поплелась в школу. Хотя не очень-то хотела достигать пункта назначения.
Их школа стояла в живописном месте в низине города, где летом на практике в рот летела пыль, а зимой за полгода без солнца даже самым толстокожим хотелось вздернуться. Зато весной с бурыми ручьями и отзеркаливающимися от стелы героям войны солнечными лучами учиться уже было совершенно невозможно. Особенно из кабинета химии, где одинаково манили готовящееся буйство деревьев за окном и очаровательный закуточек реактивной в кабинете химии. Весной вся позаброшенная неказистость этих постсоветских мест преображалась в тургеневскую летнюю негу, окутанную вездесущими листьями и не имеющим аналогов запахом Черноземья.
Подходя к обшарпанному зданию, служившему нескольким сотням несчастливцев западней скучных часов на уроках и безумных на переменах, Ника увидела Виталину и Маргариту. Они шли вместе и живо разговаривали о чем-то. «О выпускном», – фрустрировано подумала Ника и нехотя кивнула, когда они заметили ее. Ожидая очередного выдалбливания бесконечными уговорами, она пошла рядом, рассеяно глядя на небо. Она предвидела, что сейчас девочки начнут уговаривать ее пойти на вечер, и заранее приготовилась вежливо грубить.
Утро не предвещало ничего хорошего – первым уроком стояла геометрия. Ради того, чтобы избежать ее, Ника готова была неделю выводить трели на гитаре у моста, потеснив тех, кто разживался там мелочью таким же способом, без смущения распугивая прохожих.
По окончании десятого класса они в Витой в зловонном школьном туалете даже жестоко разделались с тетрадкой по геометрии. Слишком ясно в душе всплывали все неприятности от предмета – тройки по самостоятельным, душещипательные беседы с родителями и препирательства с учительницей. Во время той экзекуции за ними наблюдали второклассник. И восхищенно, как за взрослыми и крутыми, и высокомерно, как за тронувшимися. Марго в это время что-то объясняла Алине – пессимистичной девочке, которая приклеилась к их троице и доставала Нику вечным нытьем о своих проблемах. В сущности, она поверяла свои горести долготерпимой Марго, но Ника часто сидела рядом, поэтому против желания становилась слушателем. Это было почти так же противно, как реклама по радио.
– Ну что, – спросила Вита, слегка пришепетывая и опережая собственные мысли, что частенько провоцировало подруг на шуточки, – ты пойдешь на выпускной?
– Ну, ничего, – ответила Ника, придерживая дверь. – Не пойду.
Стандартно началось выяснение отношений, длившееся до первого звонка на уроки. Ника не хотела обижать подруг и говорить им правду, потому скромно отмалчивалась, шебарша тетрадями. Правда же состояла в том, что она не желала гулять ни с кем из своих дражайших одноклассников. А среди них были друзья и парни Марго и Виты. Все это стадо, как она отзывалась о них, надоело ей еще классе в пятом, а сейчас подходил к концу одиннадцатый, поэтому Ника с нетерпением ждала воли. Она не собиралась еще и платить за удовольствие в очередной раз понаблюдать, как одноклассники напиваются, блюют в театре, травят давших слабину и пристают друг к другу. И Ника все не могла понять, почему другим это не кажется очевидным. «Лучше футбол посмотрю. Испания – лучшая!», – блаженно решила она.
Нике непонятно было вящее упорство Марго. Потому что и сама она, увидев ресторан, в котором родители, не заказав вовремя приличную забегаловку, вынуждены были заткнуть своих чад, Маргарита спросила:
– Это кафе или общественный туалет?
– Это пятизвездочный ресторан, – гордо ответила Вита, обнажая зубы.
Немного подумав и выждав время, пока подруги отсмеются, Марго тогда добавила:
– Скорее уж, пятирюмочный.
В том заведении отплясывал по ночам местный бомонд (именно с выражением Симоньян). На танцполе происходило нечто среднее между хореографией Дмитрия Анатольевича и пирушкой недорезанных буржуев из «Не может быть!». И все это обрамлялось хвостами общипанных павлинов, писком вышедших в тираж поп-групп и шашлыком из отборнейших жил.
– Нас посадили в школу ни за что, – пошутила Ника, чтобы перевести разговор. – Других хоть за дело, а нас просто так, потому что кто-то это тысячу лет назад придумал.
– Блин, ну почему Гриша ушел?! – спросила она со страдальческим видом уже в сыром подвале, служащим школьникам раздевалкой.
– Потому что он обокрал учительницу, – весомо ответила Марго.
– Без него Римма просто зверствует… – скуксилась Ника.
Вернувшись к мыслям о предстоящем аде, Ника начала обдумывать план мести Римме Эдуардовне, учительнице алгебры, геометрии, а по совместительству даже черчения. Та была ухоженной и импозантной дамой на непременных каблучищах. Решая задачи, она вслух советовалась с собой и вызывала неудержимые приступы хохота у класса. С приятным чувством завершенного дела сверяясь с ответом, Римма Эдуардовна супилась, остервенело стирала собственные каракули с доски и прорешивала пример заново, часто снова неверно. Наконец, прерывая эти мучения, ей помогал Кирилл – прирожденный математик, до того апатично сидевший на первой парте вместе с сестрой. Сестра наотрез отказывалась разговаривать с кем бы то ни было под предлогом проблем в семье и страха перед деспотичным отцом. Но ни у кого не возникало закономерных вопросов, почему девочка учится в обычном классе.
