Это был абсолютно провальный завтрак. После бессонной ночи Милариссе кусок в горло не лез. Хотелось исчезнуть или превратиться в горошину и закатиться в угол. Но представители семейства Орид всегда «держат лицо», и она старательно улыбалась, делая вид, что ничуть не волнуется. Подумаешь, день поступления в магическую академию. Ерунда, мелочь, не стоящая беспокойства.
Когда от улыбки свело скулы, а тошнота поднялась к горлу, Миларисса не выдержала и, придвинув ближе вазу с пионами, укрылась за ней от взглядов семьи. Белая шапка ближайшего цветка подвяла и наклонилась. Этот скорбный наклон успокаивал — еще одно несовершенство. Не только ей, Милариссе, выпала такая участь.
— Не переживай, малышка, — братец Эйден, сидящий рядом, как всегда, не остался в стороне. — Куда бы тебя не распределили, мы все-равно будем тебя любить. Даже если ты попадешь к труполюбам. Правда, пап?
— Что за чушь! — глава семейства метнул в сына гневный взгляд. Тонкие губы сжались. — В нашем роду не было и не будет магов смерти!
— Ну а если вдруг?.. — не обращая внимания на предостерегающее покашливание матери, не унимался Эйден.
— Никаких «вдруг»! — столовый нож в руке отца звякнул, задев край тарелки. — Все в нашей семье обладают магией жизни! Это традиция!
— Ну я-то тебя точно не разлюблю, будь уверена, — Эйден улыбнулся сестре и поправил поникший цветок, который, от прикосновения его пальцев, поднял голову и посвежел.
Подмигнув, брат продолжил прерванную трапезу.
Поковыряв ложечкой сливочное суфле, Миларисса отставила тарелку в сторону. Взяла из вазы персик, подержала в руках, прикидывая, сможет ли осилить хотя бы его. И со вздохом вернула на место — от мысли о еде тошнить стало еще сильнее.
— Съешь что-нибудь, дорогая, — произнесла мама. — Альберт испек твое любимое печенье, — тонкие пальцы, унизанные перстнями, переставили поближе вазочку с имбирными крендельками.
— Нет, спасибо, — Миларисса отвела взгляд, чувствуя, что еще немного — и ее вырвет.
Она отхлебнула остывший чай в попытке успокоиться. Поняла, что не помогает и, собрав воедино остатки самообладания принялась ждать окончания завтрака. По традиции первым покинуть стол должен был отец.
Этим утром он, как назло, не спешил. Неторопливо отделял вилкой крошечные кусочки омлета, закусывая их листьями салата. А когда тарелка наконец опустела, перешел к десерту. Медленно, ложечка за ложечкой, промакивая губы салфеткой, он наслаждался пудингом. Затем пригубил какао из тонкой полупрозрачной фарфоровой чашечки и с наслаждением откинулся на спинку стула.
— Ты напрасно пренебрегла завтраком, дочь. Отборочное испытание требует сил, негоже отправляться туда с пустым желудком.
— Да, папа, — Милариссе хотелось броситься прочь из столовой, чтобы выйти из-под прицела отцовского взгляда. Усилием воли она заставила себя оставаться на месте и принялась рассматривать скатерть возле своей тарелки. На ослепительно-белой ткани не было ни пятнышка.
Несколько секунд в столовой царила тишина, затем тоненько звякнул фарфор — отец снова принялся за какао. Считая про себя, Миларисса с нетерпением ожидала окончания пытки.
На счете «пятьсот семьдесят три» завтрак, наконец, закончился.
— Что ж, пора собираться, — произнес отец. После чего Милариссе сделалось совсем худо. Но члены рода Орид никогда не сдаются, и она покинула столовую с прямой спиной и со спокойной уверенностью на лице. Так ей, во всяком случае, казалось.
И только после, ненадолго оставшись одна в своей комнате, она позволила себе настоящие чувства. Пока не пришла горничная, чтобы помочь переодеться.
Веселая разговорчивая Лита нравилась Милариссе. Но сегодня ее болтовня раздражала.
— Ах, госпожа, — вы такая хорошенькая в этом платье. Розовый цвет и кружево так идут к вашим черным волосам, — щебетала девушка, сооружая на голове Милариссы нечто, похожее на башню. И болтала, болтала…
Когда рука ее потянулась к гребню, украшенному перьями, Миларисса не выдержала. Высвободившись, решительно тряхнула головой, рассыпая локоны по плечам, и произнесла:
— Нет! Никаких перьев, никаких башен! И в платье этом дурацком я никуда не поеду!
И сразу почувствовала, как стало легче дышать.
— Но как же, госпожа? — растерялась Лита. — Ваша матушка велела…
— Я сказала — нет! Если матушке нужно, пусть сама это надевает!
Миларисса вскочила и отправилась в гардеробную.
— Вот! — произнесла она, вернувшись с платьем темно-изумрудного цвета. Повернулась спиной к горничной и велела: — Расшнуровывай.
— Но, госпожа, оно ведь совсем не праздничное!
Миларисса обернулась, посмотрела на нее сердито.
— А я и не на праздник еду.
— Но как же… Ведь такое событие раз в жизни бывает! Ваша магия, наконец, определится.
— Расшнуровывай, а то черное платье принесу!
— Ох, госпожа, не надо черное! — Лита бросилась распускать шнуровку. — Меня ж матушка ваша выгонит! И чего вам не понравилось, так же хорошо было — ну прямо куколка.
— Вот именно, — Миларисса сбросила ненавистный розовый наряд. Облачилась в новый и окинула взглядом отражение — девушка в зеркале уже не напоминала куклу. Темная холодная зелень, под цвет глаз, давала ощущение покоя. Мелькнула мысль, что черный цвет был бы все-таки лучше, но идти на открытый конфликт с родителями не хотелось. Тем более, что единственное черное платье было куплено на похороны дядюшки Ронира, и не только навевало грустные воспоминания, но и наверняка стало маловато — дядюшка упокоился пять лет назад. — Прическу сделай попроще. И никаких перьев.
Лита вздохнула.
— Ох, госпожа, да как же без перьев? — она открыла шкатулку, стоящую на туалетном столике и с надеждой произнесла: — Тогда, может, камушки?
— Нет. Просто собери и подколи вверх.
— Шпилечки с изумрудами? — оживилась Лита.
— Нет, ленту вплети.
Горничная совсем приуныла.
— Ленту? Она ведь совсем не нарядная. Уволит меня ваша матушка! Как есть уволит! Вы ж там, с лентой этой, посередь других совсем затеряетесь!
«Вот и хорошо», — подумала Миларисса.
— Не уволит. Скажи, что я настояла.
Лита принялась за прическу. Охая и вздыхая, она сделала, как велели, и результатом Миларисса осталась довольна.
— Ну все, идем, — произнесла она, оглядев себя в зеркале со всех сторон.
— Как «идем»? — всплеснула руками горничная. — А накрасить губки? А подрумянить щечки?
Миларисса вздохнула, увидела ее несчастное лицо и сдалась. Не ровен час, и правда уволят беднягу.
Скандала из-за смены платья удалось избежать. Новый образ больше расстроил отца, чем мать, но батюшка предпочел выразить недовольство сердитым видом, а не словами, чему Миларисса была очень рада. Стоило им пуститься в путь, как отступивший на время страх вернулся.
