Небо чуть подернулось еще едва уловимой рассветной дымкой, когда Мэйр почувствовал, что наконец-то сыт. Он, брезгливо поморщился и отошел от растерзанной туши подросшего поросенка. Краем уха шенни слышал осторожный крадущийся шаг юных волков, которые терпеливо ожидали до этого момента окончания его трапезы. Еще чуть-чуть и можно будет услышать возбужденное поскуливание. Наелся – уходи, дай другим поесть. Зря что ли серые однолетки почтительно сопровождали шенни всю охоту. Не впервой им идти за умелым и сильным хищником в расчете на часть добычи.
Беззлобно рыкнув, Мэйр скользнул в кусты, и тут же полянка наполнилась звуками дележа: рычанием, нетерпеливым взлаем – обычной возней волчьего молодняка у накрытого стола.
На сытое брюхо спешить к Жабьей скале, домой не хотелось. Далеко в этот раз увлекла Мэйра погоня за резвым кабанчиком, который неожиданно ускользнул из под первого, казалось бы, точно рассчитанного удара. Пришлось догонять. А кабаненок, почуявший опасность, ох как бывает быстр. Совсем вымотал.
Можно было, конечно, завалиться и вздремнуть тут, в распадке… Но трудно отучить себя от привычки спать только после Перехода. Хоть и знаешь, что никто не посмеет тебя потревожить, а случайного чужака услышишь еще задолго до того, как он на тебя напорется. Однако, что-то заставляет всегда возвращаться в старую охотничью хижину под Жабьей скалой и засыпать там спокойно за хлипкой дощатой дверью.
Вздохнув и оглядев напоследок глухой и темный распадок, который окружал густой молодой ельник, Мэйр потрусил в сторону дома. Сытые и размеренные мысли текли в такт его движению.
Охотиться становилось все сложнее последнее время. Приходилось отходить все дальше от дома. Зверь уходил глубже в чащобы, отдаляясь от удобных для охоты предгорий. На памяти Мэйра так далеко вниз зверье не спускалось раньше. Даже во время недавней Большой войны такого не было. Места тут дикие, неинтересные людям, да и племена шенни предпочитали охотиться южнее, ближе к Красным долам. Словом, полное раздолье для кабанов и оленей.
Мэйра вдруг передернуло. Где те племена и что теперь Красные долы? Одна большая могила для шенни с Рассветного перевала. Названные так из-за густо растущей вдоль склонов буроватой жесткой травы, теперь эти долы стали красными от пролитой там крови. И хоть и не видно, но много там ее, очень много.
Горечь вновь наполнила его душу до краев. Да, она появлялась уже чуть реже, чем вначале, когда Мэйр только вернулся на Рассветный перевал. Тогда этот кисло-горький, рвотный привкус отчаянного сожаления преследовал его почти всегда, отравлял еду, воду и воздух. Со временем горечь отступала, лишь иногда напоминая о себе. Как сейчас.
Что я должен был сделать, что?
Возможно, умереть вместе с ними, Ээрмэйр Резчик.
Но они не пошли за мной, не слышали меня!
Значит, ты был плохим вождем…
С кем он вел этот бесконечный диалог, Мэйр и сам не мог сказать. Люди называют это совестью. Может, так оно и есть. Вождь Вождей Старших – Тхоори – о совести не говорил, а говорил, все больше, о долге. Перед всеми племенами и перед собой. Мэйр не верил в чувство долга. За годы его странствий, он понял одну простую вещь: чувство долга – это прикрытие для тех, кто им торгует. А те, кто покупает его, зачастую платят слишком дорого. Людское понятие совести честнее и понятнее. И торговать ею сложнее все-таки. Не слишком ходовой товар.
Для племени хорошо то, что нужно именно этому племени. А не какое-то чувство долга, которое вдруг стало одно на всех. И которое, быть может, ему вовсе не нужно. Где было чувство долга Вождя Тхоори, когда все малочисленные окунские Старшие племена были просто брошены в топку имперского наступления? Никто не ответил на зов оставшихся почти без защиты женщин и молодняка.
Лучшие воины шенни и других Старших были собраны заранее и уведены в далекий северный Гифон. Защищать власть и тщетные надежды на победу Вождя Вождей. И ведь пошли же они, сами пошли, оставив свои земли. Наслушались речей горячих и обещаний пустых. Поверили. Да и как тут судить? Не было никогда такого, чтобы Старшие племена собирались в единую армию. Нужды не было. А, стало быть, и знать как оно вернее неоткуда. Только что доверять словам и убеждениям хитрого и сильного вождя десмов Тхоори.
Кто вообще мог придумать, что шенни смогут объединить силы с лихтами или латарнами, чтобы защищать свои земли? Что десмы встанут на защиту долин и холмов шенни, если их стихия – скальные утесы. И земли и охотничьи угодья у всех свои. И их союз строится на том, что всем Старшим нечего делить. Боги поделили все заранее, мудро и по справедливости. Старшие – не люди, они все разные.
Только вот чувство долга, видимо, общее оказалось.
А Мэйр, выходит, отказался его покупать для себя. И вот теперь на Рассветном перевале не осталось ни одного шенни, кроме него самого. Может и впрямь стоило уйти со всеми. Как все. А не бродить в одиночестве, сгибая плечи под гнетом памяти и вины.
Ведь даже зверь уходит отсюда глубоко в леса.
Мэйр задумался и не заметил, как взошло солнце. День обещал быть жарким, стоило поторопиться. Не слишком приятно бежать пусть даже по лесу, когда сверху припекает. Не для шенни такая погодка, все-таки.
Стараясь укрываться под навесом листвы, Мэйр бесшумно ступал по мягкому дерну. В поисках тени, он немного увлекся и забрал правее, оказавшись чуть ближе к Дримгорской дороге, которую старался, как правило, избегать в своих походах. Ни к чему без лишней надобности приближаться к людям, их дорогам, селениям, и, упаси Боги, к крепостям. Да и вообще – к людям. Горечь Большой войны выжигала души не только Старших, но и очевидно – людей. Потери еще не оплаканы, а ярость еще тлеет под легким налетом пока недолгой мирной жизни, будто под пеплом на неостывших углях. Дунь слегка и вспыхнет.
Не то чтобы дорога к селению Дримгор и крепости наместника была сильно оживленной, однако, лишний раз приближаться к ней не хотелось. Мэйр уже собирался повернуть налево и углубиться дальше в лес, как неожиданно его ноздри уловили запах крепкого лошадиного пота, перепрелой соломы и дегтя, которым смазывают колеса. По дороге двигалась селянская повозка, не иначе. Ну и пусть себе катится. Шенни было двинулся дальше, но неистовый и полный отчаянного страха крик заставил его остановиться. А потом и повернуть назад.
Крик, захлебнушись, сорвался на самой высокой ноте. При этом никакого другого шума, звуков схватки, испуганного лошадиного ржания слышно не было.
Огромными прыжками Мэйр несся к дороге, влекомый непонятно какими чувствами. Он и сам бы не мог ответить себе зачем. И только уже совсем близко от дороги он сумел уловить еще один, весьма знакомый и очень недобрый запах…
