…И снова сон, и снова грустный холод,
О мой Творец! не дай мне позабыть,
Что жизнь сильна, что все еще я молод,
Что я могу любить!
И.С.Тургенев. «Русский»
Почему-то именно весной возникают особые надежды. Солнышко чаще светит, вот что. Силы у людей появляются мечтать. И всем сразу хочется нового. Вечной и верной любви, добра и имущества всех видов – как движимого, так и недвижимого.
Человечество явно продвинулось в своих вечных поисках исполнения желаний. Сейчас уже точно установлено: мечты сбываются. С некоторыми оговорками, правда. Сбываются они не ровно в тот миг, как происходит процесс мечтания, а как раз именно тогда, когда этого меньше всего ждешь. У жизни свое чувство юмора. Она часто улыбается нам в самый, казалось бы, неподходящий момент.
Вот, пожалуйста. Три человека. Совсем разные. Каждый – в смятении чувств.
Двое из них объединены прошлым, которое на то и прошлое, чтоб о нем не вспоминать. Однако прошлое настолько недавнее, что кажется пока настоящим и причиняет сильную боль и недоумение.
А третий – вообще существует отдельно. И не просто существует, а еле-еле.
Он всю осень и зиму провел в ежеминутной борьбе за жизнь. Девушку от гадов отбил. А самому досталось по полной. Вот судьба: был в горячих точках, невредим вернулся. А родной город Москва оказался точкой горячее самых горячих. Так хорошо все складывалось: работа, третий курс универа. Мать все намекала на внуков, дед – на правнуков. Сам стал думать: а правда, не пора ли? Оказалось, зря мечтали, потому как предстояла ему командировка. На тот свет. Откуда не возвращаются. Или возвращаются в порядке большого исключения. Чтобы на этом свете чашу страданий испить до дна.
И почему он тогда полез на самый нож? Иначе, видно, не мог. Такой характер сложился – умри, но заступись. Даже за самого чужого. Или чужую. Девушку-то спасенную едва по имени знал. Приглядываться только начал. А тут гады полезли.
Врачи успели вовремя. Ухватили отлетающую душу и силком водворили в неподвижное бесчувственное тело. Душа свернулась клубочком и долго не знала, чем помочь и зачем она тут нужна. Просто так полагалось. Врачи боролись за жизнь, она кое-как затеплилась. А дальше обещать было нечего. То есть перспективы были. Например, научиться сидеть. Очень сложно, но можно. Ходить – нет. Такого не прогнозировал ни один даже самый дерзкий и оптимистичный специалист. Сидеть. Ездить на коляске. Учиться продолжить. Работать потом… На компьютере. Сидя в инвалидном кресле. А что? Тоже жизнь.
Девушка первое время навещала. Входила в палату с полными слез глазами. Хорошая, симпатичная, спасенная им для нормальной жизни девчонка. Но не своя. Чужая. Она честно ходила и маялась. Понимала, что должна ему как-то отплатить за собственную сохранность. И родители ее появлялись. Всегда с цветами, как на могилу, а не к живому парню. Ну, какая нормальная девчонкина мать к парню с цветами притопает? Она с метлой должна стоять. На страже дочкиных интересов. А тут… Эх…
Через месяц лежания, когда душа его распрямилась и окрепла, приспособившись к новым условиям, он велел девчонке не приходить. Жить своей жизнью и радоваться. И обязательно нарожать человек семь парней. Хороших и сильных. Чтоб гадов на свете стало меньше, а нормальных ребят прибыло.
Он велел ей пообещать, что так и будет. Она пообещала. Но и с него слово взяла. Чтоб на ноги встал.
– Вот первого сына покажешь, а я на него стоя взгляну, – уверенно сказал он.
Они даже помечтали, как будут дружить семьями.
Больше она не приходила, как он и просил. И это было правильно. Теперь ничто его не отвлекало от боли и стремления сделать по-своему наперекор всему.
Можно описать каждую минуту его дневной жизни. Они отличались друг от друга, эти минуты, разными красками и звуками боли. И разными словами, сказанными самому себе, чтобы перестать слышать собственное страдание. Боль – это то, что досталось ему от гадов. Он не мог оставить победу за ними.
Он сумел сесть. В рекордно короткие сроки. Врачи объясняли свершившееся на их глазах чудо молодостью и здоровым организмом. Все это казалось полной чепухой. Он-то знал: главное, суметь отдать четкий приказ. А потом выполнять без рассуждений. Этим он целые дни и занимался.
Вера в победу пришла, когда получилось пошевелить пальцами ног. Это событие, потрясшее врачей, стало доказательством их неправоты. А они радовались, как дети малые, заставляя его показывать толпам студентов великое событие – как рослый парень двигает поочередно ножными пальцами. Как будто сами этого делать не умели.
Усилия приходилось прилагать ежеминутно. Не расслабляясь и не жалея себя. Однажды ночью он проснулся от толчка в сердце. Чей-то чужой голос сказал ему отчетливо:
– И что ты напрягаешься? Боль-то навсегда при тебе. И даже если встанешь – сколько лет пройдет, чтобы ты стал прежним? И кого ты себе – такой – найдешь? И как? Легче иголку в стоге сена отыскать, чем такому, как ты, подругу жизни.
– Заткнись, – велел он чужому голосу. – Иголку найду, если надо. По травинке стог переберу, а найду. А подруга, которая обо мне мечтает, появится. Ведь и я мечтаю о ней.
Разве мог он позволить себе бояться поисков какой-то иголки в пусть даже огромном стоге сена? Еще чего!
После подвига с пальцами ног никто уже не сомневался в его возможностях.
И вот он встал. Как говорится, не прошло и полгода. Но что это по сравнению с вечностью, правда?
Осени не видел, зимы не видел. И словно очнулся вдруг: кругом весна, апрель! Что делается-то, братцы!
По дому он уже вполне сносно ходил. С костылями. Пока с костылями. Не прислоняясь к стенке, не останавливаясь на передыхи. Мама совершенно успокоилась и даже временами просила что-то принести ей из другой комнаты: забывать начала плохое.
Наконец апрельское солнце заставило его решиться. Он вышел на улицу. И потихоньку побрел, щурясь и улыбаясь настойчивости солнца. Сбылось!
На этой самой улице, по которой медленно передвигался самый счастливый человек на свете, стоял дом, где мучился и страдал человек очень и очень несчастный. Настолько несчастный, что он собирался умереть. И даже назначил час своей смерти. Полдень. Ровно в полдень его не станет.
При одном условии. Если ровно в двенадцать она не позвонит.
Он просил ее в письме, умолял дать ему еще один шанс. Последний. Иначе она может считать себя убийцей человека. Он выбросится из окна. Пусть не волнуется: предсмертной записки он не оставит. Ее никто не обвинит. Она сама до конца жизни будет знать, что убила его. Вот и все.
До двенадцати оставалось совсем немного. Он держал в руке телефон и ждал.
Позвонит или не позвонит?
Главное – пусть позвонит. Там уж он найдет слова. Уговорит простить. Поверить, что в последний раз и больше никогда-никогда.
