“В жизни каждого человека есть много такого, о чём лучше забыть.”
Джером К. Джером
Валентин не видел снов. Попытки заснуть, погружали в удушливую трясину прошлого, хранящего останки воспоминаний. Среди полуистлевших даров Мнемосины, уцелел розовый бриллиант. Ещё, немного и рука ухватит кусочек грёз…
Кира взвизгнула, подскочив на кровати.
– Алька! Ты зачем щиплешься? Мстишь за подгоревший пирог? Берегись!
Она завернула мужа в кокон из объятий, батистовой сорочки и рыжих кудрей.
– Аля, что происходит?
Тонкие пальчики Киры порхали по его лицу.
– Похудел. Куда делись щёчки?
В ход пошёл запрещённый прием. Валентин зашёлся хохотом, извиваясь и прячась под одеяло.
– Кирюша! Не надо! Не щекочи!
Дурашливая потасовка продолжилась на полу, постепенно перерастая в ласки.
– Ой, уже полвосьмого! Дмитрий Борисович ждёт!
Кира бросилась в ванную. Оттуда, вихрем пронеслась по комнатам, застёгивая платье на бегу. Пока жена собиралась в редакцию, Валентин принял душ, одел футболку с принтом “Битлз”. Джинсы болтались вокруг пояса, обвиснув мешком. Не удивительно, когда несколько дней подряд, в меню лишь крепкий чай, сигареты и бессонница.
Причиной потери аппетита являлась необъяснимая тревога, поселившаяся в животе. Она ворочалась, шевелила паучьими лапками, доставляя физический дискомфорт.
– Алюша, мне пора.
– Сначала позавтракаешь.
– Я же опоздаю!
– Нашла чем удивить Борисовича. Первый раз что ли?
Он отвел Киру на кухню. Натянув фартук, вытащил из холодильника помидоры, перец, яйца, ломоть говядины, петрушку.
– Обещаю перекусить на работе.
– Ага, под конец дня. Сухомяткой с помоями, вместо кофе.
– Ну, Алечка. Не слишком ли распоряжаешься? Что я, девчонка?
– Окстись, Кирюша. Я смиренно терплю твоё imprudence.
– Не выделывайся. Я по-французски ни бельмеса.
– Неблагоразумие.
– Какое?
– Наивное дитя. Думаешь, не знаю о твоих похождениях?
Валя ловко нарезал овощи, мясо и зелень. Высыпал в раскалённую сковороду. Притихшая Кира теребила край узорной скатерти.
– Всё знаешь?
– О, да, малышка.
– И про Лёву?
– Приятель – неудачник. Ездишь к нему в Сертолово, под лживыми предлогами. Пару часов на утешение мученика, полтора – на дорогу в оба края. Плюс навешать лапшу мне на уши – десять, пятнадцать минут, в зависимости от фантазии.
Её щёки покрылись красными пятнами.
– Между нами только дружба. Сейчас ему необходима поддержка.
– Сейчас? Или двадцать четыре на семь? Принимает жалость, как должное. Распустил сопли, в которых и потонет.
– Ревность, не повод обижать слабого.
Валентин рассмеялся, едва не расплескав кофе из джезвы.
– Подай чашки, Рыжик. Не хватало к убогому ревновать.
Он налил душистый напиток в маленькие сервизные чашечки. Добавил яиц к подоспевшему рагу.
– Кстати, Кирюша, прежде чем устраивать хулиганские выходки, подумай получше.
– Это, про разгром цветочного киоска?
– И про некоторое другое, в том числе.
– Хороший репортаж даром не дается, мистер Всезнайка. Газета и так скоро полетит в тартарары.
– Ну, да, а с меня полетят погоны.
– В смысле?
– В прямом. Прикрывая твои выкрутасы, я нарушаю закон.
– Так, это ты! Боже! Значит, ты все это время спасал мою задницу?
– Нет. Архангел Михаил.
– Извини, я считала, что Дмитрий Борисович. Вот жук. Кидает прозрачные намёки, мол выбивай сенсацию, не думая о последствиях. Гад. Да если бы не ты, может…
– Не парься. И ты и дядя Митя, фанатики.
Валя выложил омлет на тарелки. Кира с удовольствием принялась за еду.
– Алюша, ты великолепен.
– Разумеется.
– Между прочим Лёва не убогий. Он писатель.
– Понимаю. Имя обязывает. Толстой, Кассиль, Аскеров. Как же, без Льва Авдонина?
– Тебе станет стыдно, когда Лёвушка напишет бестселлер.
– Я не доживу.
Кира запустила в него полотенцем.
– Курить поменьше нельзя? Почему не ешь? Смотришь в тарелку будто там гусеницы.
– В Ботсване, например, с большим интересом относятся к гусеницам ночных бабочек.
– Чтобы проявить интерес к ночным бабочкам, тебе не обязательно ехать в Южную Африку. Этих милашек у вас полный обезьянник.
– Остроумно. Увы, не могу стать поклонником вашего журналистского таланта, мадам.
– Завидуешь?
– Нет. Уже состою в числе фанатов Анны Куркуриной.
Она удивлённо вскинула изящные брови.
– Значит, такие женщины в твоём вкусе?
– Какие, “такие”? Наверное, хотела сказать – целеустремлённые. Сильные духом. Человечные.
Валя встал из-за стола, подкурил сигарету.
– Дмитрий Борисович заждался.
– Обиделся?
Кира подошла к мужу. Бережно убрала нависшую чёлку. Запустила пальцы в чёрный шёлк густющих волос. Супруги были одного роста, что позволяло смотреть друг другу в глаза, не задирая или склоняя головы. Пробовать знакомый вкус губ, оставляющей всегда новое послевкусие.
– Не обиделся. Обида разрушает отношения.
– А что укрепляет?
– Позор, спрашивать простейшие вещи.
Кира достала из сумочки блокнот, очки и ручку.
– Подожди, пригодится для статьи.
– Да ну тебя.
– Не жмоться.
Он промурлыкал ей на ушко.
– Валя, ну можно иногда быть серьёзным? Цензура не пропустит.
– Прибавь соблюдение личного пространства.
– Ладно, вот ещё вопрос.
– Капец. Иди уже на работу.
Кира чмокнула его, испачкав помадой.
– До вечера.
– До утра.
– Снова дежурство?
– Так точно.
– Вот, же дерьмо!
– Тебе тоже приятного дня.
Когда стихли её шаги, Валентин вышел на балкон, рухнув в плетёное кресло. Неведомый арахнид закопошился под рёбрами. Проклятое предчувствие опасности никуда не делось. Оно росло, как паразит из голливудского хоррора, пожирая душевное спокойствие.
Июньская жара тяготила. Хотелось укрыться от палящего солнца, лившегося расплавленной медью, сквозь застеклённые рамы. Подставить бы ладони падающему снегу. Выпасть из суеты шумного города, гудящего непрерывным людским потоком. В прихожей раздался звонок. Валентин вздрогнул, отлепился от ротанговых подлокотников и пошёл открывать. Грузная пожилая женщина бесцеремонно протопала в зал.
– Чего застыл столбом? Не ожидал?
Валентина прошиб озноб. Сигарета плясала в дрожащей руке.
– Амалия Бруновна, что вам нужно?
Дама вальяжно развалилась на софе, подобрав подол длинной юбки.
– Деньги, мой мальчик. Готов выложить пятьсот тысяч? Долларов, естественно.
– Я не наберу столько.
– Брось! Мне то не ври. Сроку до четверга.
– Как передать деньги?
– Умничка. Семью сохранишь. Репутацию. Место и время сообщу позже.
Его янтарные глаза вспыхнули недобрым огоньком. Амалия Бруновна выхватила из ридикюля электрошокер.
– Не балуй, дружок!
Валентин подавил рвотный спазм. То ли курево не лезло, то ли мутило от приторно-слащавых духов старухи.
– Уберите свою пшикалку. Я не трогаю женщин.
Эти слова нисколько её не убедили. Амалия Бруновна крепче сжала оружие.
– Успокойтесь.
– Дай мне выйти!
– Катитесь.
Валентин посторонился.
