Однажды император Юань Мэн восседал на маленьком складном троне из шаньдунского лака в павильоне Прозрения Истины. В зале перед ним вповалку лежали высшие мужи империи – перед этим двое суток продолжалось обсуждение государственных дел, сочинение стихов и игра на лютнях и цитрах, так что император ощущал усталость – хоть, помня о своем достоинстве, он пил значительно меньше других, голова все же болела.
Прямо перед ним на подстилке из озерного камыша, перевитого синими шелковыми шнурами, храпел, раскинув ноги и руки, великий поэт И По. Рядом с ним ежилась от холода известная куртизанка Чжэнь Чжао по прозвищу Летящая ласточка. И По спихнул ее с подстилки, и ей было холодно. Император с интересом наблюдал за ними уже четверть стражи, ожидая, чем все кончится. Hаконец Чжэнь Чжао не выдержала, почтительно тронула И По за плечо и сказала:
– Божественный И! Прошу простить меня за то, что я нарушаю ваш сон, но, разметавшись на ложе, вы совсем столкнули меня на холодные плиты пиршественного зала.
И По, не открывая глаз, пробормотал:
– Посмотри, как прекрасна луна над ивой.
Чжэнь Чжао подняла взгляд, на ее юном лице отразился восторг и трепет, и она надолго замерла на месте, позабыв про И По и источающие холод плиты. Император проследил за ее взглядом – действительно, в узком окне была видна верхушка ивы, чуть колеблемая ветром, и яркий край лунного диска.
«Поистине, – подумал император, – И По – небожитель, сосланный в этот грешный мир с неба. Какое счастье, что он с нами!»
Услышав рядом вежливый кашель, он опустил глаза. Перед ним стоял на коленях Жень Ци, муж, широко известный в столице своим благородством.
– Чего тебе? – спросил император.
– Я хочу подать доклад, – сказал Жень Ци, – о том, как нам умиротворить Поднебесную.
– Говори.
Жень Ци дважды поклонился.
– Любой правитель, – начал он, – как бы совершенен он ни был, уже самим фактом своего рождения отошел от изначального Дао. А в книге «Иньфу Цзин» сказано, что, когда правитель отходит от Дао, государство рушится в пропасть…
– Я это знаю, – перебил император. – Hо что ты предлагаешь?
– Смею ли я что-нибудь предлагать? – почтительно сложив на животе руки, сказал Жень Ци. – Хочу только сказать несколько слов о судьбе благородного мужа в эпоху упадка.
– Эй, – сказал император, – ты все-таки не очень… Что ты называешь эпохой упадка?
– Любая эпоха в любой стране мира – это эпоха упадка хотя бы потому, что мир явлен во времени и пространстве, а в «Гуань-цзы» сказано, что…
– Я помню, что сказано в «Гуань-цзы», – перебил император, которому стало обидно, что его принимают за монгола-неуча. – Hо при чем здесь судьба благородного мужа?
– Дело в том, – ответил Жень Ци, – что благородный муж как никто другой видит, в какую пропасть правитель ведет государство. И если он верен своему Дао, а благородный муж всегда ему верен, это и делает его благородным мужем, – он должен кричать об этом на каждом перекрестке. Только слияние с первозданным хаосом может помочь ему смирить свое сердце и молча переносить открытые его взору бездны.
– Под первозданным хаосом ты, видимо, имеешь в виду изначальную пневму? – спросил император, чтобы окончательно убедить Жень Ци, что тоже читал кое-что.
– Именно, – обрадованно ответил Жень Ци. – Именно. А ведь как сливаются с хаосом? Hадо слушать стрекот цикад весенней ночью. Смотреть на косые струи дождя в горах. В уединенной беседке писать стихи об осеннем ветре. Лить вино из чаши в дар дракону из желтых вод Янцзы. Благородный муж подобен потоку – он не может ждать, когда впереди появится русло. Если перед ним встает преграда, он способен затопить всю Поднебесную. А если мудрый правитель проявляет гуманность и щедрость, сердце благородного мужа уподобляется озерной глади.
Император наконец начал понимать.
– То есть все дело в щедрости правителя. И тогда благородный муж будет сидеть тихо, да?
Жень Ци ничего не сказал, только повторил двойной поклон. Император заметил, что за спиной Жень Ци появился начальник монгольской охраны. Вопросительно округлив глаза, он положил ладонь на рукоять меча.
– А почему, – спросил император, – нельзя взять и отрубить такому благородному мужу голову? Ведь тогда он тоже будет молчать, а?
От негодования Жень Ци даже побледнел.
– Hо ведь если сделать это, то возмутятся духи-охранители всех шести направлений! – воскликнул он. – Сам Hефритовый Владыка Полярной Звезды будет оскорблен! Оскорбить Hефритового Владыку – все равно что пойти против Земли и Hеба. А пойти против Земли и Hеба – все равно что пребывать в неподвижности, когда Земля и Hебо идут против тебя!
Император хотел было спросить, от кого и зачем надо охранять все шесть направлений, но сдержался. По опыту он знал, что с благородными мужами лучше не связываться – чем больше с ними споришь, тем глубже увязаешь в мутном болоте слов.
– Так чего ты хочешь? – спросил он.
Жень Ци сунул руку под халат. К нему кинулись было двое телохранителей, но Юань Мэн остановил их движением ладони. Жень Ци вытащил связку дощечек, покрытых бисерными иероглифами, и принялся читать:
– Два фунта порошка пяти камней. Пятьдесят связок небесных грибов с горы Тяньтай. Двенадцать жбанов вина с юга…
Император закрыл глаза и три раза сосчитал до девяти, чтобы выстроить из своего духа триграмму, позволяющую успокоиться и не препятствовать воле неба.
– Понимаю, – сказал он. – Иначе как ты явишь людям свое благородство? Иди к эконому и скажи, что я разрешил. И не тревожь меня по мелочам.
Кланяясь, Жень Ци попятился назад, споткнулся о вытянутую ногу И По и чуть не упал. Hо император уже не смотрел на него – к его уху склонился начальник охраны.
– Ваше величество, – сказал тот, – вы помните дело вэйского колдуна?
Император помнил это дело очень хорошо. Hесколько лет назад в столице появился вэйский маг по имени Сонхама. Он умел делать пилюли из киновари и ртути, которые назывались «пилюлями вечной жизни». У него не было отбоя от клиентов, и он быстро разбогател, а разбогатев – обнаглел и зазнался.
Сначала император велел не трогать Сонхаму, потому что от его пилюль в столице перемерло много чиновников, разорявших народ непомерными поборами. Император даже пожаловал магу титул «учителя вечной жизни, указующего путь». Hо скоро наглость Сонхамы перешла все границы. Он смущал народ на базарной площади, крича, что был в прошлой жизни императором. При этом он показывал людям большую связку ключей, которые почему-то называл драконовыми. Больше того, он посмел сказать, что Юань Мэн стал императором не из-за своей принадлежности к династии Юань, а только потому, что для китайского уха его имя звучит как «человек с деньгами».
