А вы знаете, где она – Низшая Земля?
Я давно искал её, эту Низшую Землю, ибо там впервые увидел свою любовь.
В первую очередь, мне бы хотелось рассказать вам, как я нашёл её, но подступившая старость сделала слабой мою память. Подождите, позвольте подумать – быть может, я и вспомню, как всё это произошло.
Да, в ушах моих над унылыми равнинами всё поют и поют трубы, а слух и зрение до сих пор полны конского топота, копий, звона и блеска стали, оскаленных ртов, стиснутых зубов, криков, воплей и проклятий.
Как случилось, что доселе никто не находил её, ведь она близко от наших краёв! Но разве у нас есть время на поиски её или вообще чего-нибудь доброго, когда ото всех сторон нас осаждают такие насущные и необходимые заботы… заботы о великих вещах, колоссальных вещах, о, мои братья! А точнее – о пустяках, но кто же из людей понимает это?
Жизни, проведённые в суете, в старании сделать другого несчастным, в горестном непонимании сердечных устремлений ближних и далёких; жизни, отданные стремлению сделать несчастными тех, кого Господь не творил несчастными… Увы, увы! У кого из нас есть возможность отыскать Низшую Землю? У нас нет времени даже на поиски.
И всё же, кто не мечтал о ней? Кто, полагая себя несчастным – зная, что это всего лишь мечта, не ощущал вокруг своих ног прохладные волны, розы на собственном челе, не слышал ухом шёпота ветерков Низшей Земли в ветвях её лип и буков?
Итак, звали меня тогда именем Флориан. И принадлежал я к дому Лилии, как и отец мой – Лорд, а потом старший брат мой – Арнальд. И звали меня Флорианом де Лилейсом.
После, когда умер мой отец, разыгралась усобица между домом Лилии и Алым Харальдом, и вот её история.
Леди Сванхильда, мать Алого Харальда, осталась вдовой, имея на руках единственного сына. Когда же она, женщина княжеской крови, пригожая и свирепая, провела во вдовстве два года, король Уррейн прислал за ней, требуя согласия на брак. Помню, тогда, мальчишкой, я видел выезжающую из города кавалькаду, многие юные рыцари и сквайры прислуживали Леди Сванхильде в качестве пажей, и среди них был Арнальд – мой старший брат.
Я смотрел из окна и видел, как он шёл возле её лошади в весьма изящном белом с золотом костюме. Но вышло так, что брат мой споткнулся, а вместе с другими он нёс над головой этой дамы золотой полог, сразу провисший так, что даме этой пришлось нагнуть голову, но золотая парча всё же зацепилась за один из длинных и тонких золотых цветков, венчавших её корону. Она побагровела от гнева, и по гладкой коже лица вдруг разбежались морщинки, как на деревянной личине. Вцепившись левой рукой в наряд, она яростно дёрнула, раздирая уток и основу[1]. На зубце осталась целая прядь, но, посмотрев сквозь растрепавшиеся нити, Сванхильда привстала, а потом ударила моего брата позолоченным скипетром прямо по лбу… Красная кровь потекла на его одежду, однако, побелев как мел, брат не сказал ни слова, хотя был наследником дома Лилии. Моё маленькое сердце наполнилось гневом; я поклялся отомстить, как сделал тогда и он сам.
Пробыв королевой три года, Сванхильда переманила на свою сторону многих рыцарей и лордов короля Уррейна, убила мужа во сне и стала править вместо него. Сын же её, Харальд, возмужал и сделался могучим и известным рыцарем к тому времени, как я впервые надел панцирь.
И вот, однажды ночью, уже засыпая, я почувствовал, что к лицу моему прикоснулась ладонь. Вскочив в постели, я увидел возле себя Арнальда в полном доспехе.
Он сказал:
– Флориан, подымайся и вооружайся.
Так я и поступил, но только не надел шлем – как и брат мой.
Он поцеловал меня в лоб, и губы его показались мне горячими и сухими; а потом принесли факелы, и я смог разглядеть его лицо: оно было очень бледным. Брат сказал:
– Помнишь ли ты, Флориан, что случилось шестнадцать лет назад? Прошло много времени, но я не забыл и не забуду тот день – если только случившееся тогда не изгладит нынешняя ночь.
Я понял, о чём он говорит, и весьма возликовал при мысли о мести – ибо был гневен сердцем, а посему не отвечал, только прикоснулся ладонью к его губам.
– Хорошо, Флориан. У тебя отменная память. Пойми, я ждал очень долго и сперва говорил себе, что прощаю её; но когда пришла весть о гибели короля и о её бесстыдстве, я решил подождать знаменья: если Господь не покарает её за некоторое число лет, значит, Он назначает меня исполнителем своей кары. Два года я следил и следил, отыскивая возможность, и вот она, наконец, представилась, ибо королева ночует сегодня – в самый канун Рождества – в крохотном укрепленном городке у границы, не более чем в двух часах скачки отсюда. Охрана невелика, ночь выдалась бурная… Более того, приор некоего монастыря, что находится снаружи, у самых стен, – мой надёжный друг в этом деле, ибо она учинила жестокую несправедливость и над ним. Во дворе внизу меня ждут сто пятьдесят рыцарей и сквайров, люди верные и надёжные… Одно мгновение, и в путь.
Тут оба мы преклонили колена и помолились Богу, дабы Он отдал её в наши руки.
В тот день мне впервые предстояло воспользоваться в гневе острым мечом, и я радовался под глухой гром конских копыт, пронзавший свирепую ночь.
Часа через полтора мы пересекли границу, а ещё через полчаса отряд остановился в лесу возле Аббатства, а я с несколькими людьми подъехал к монастырским воротам и четырежды ударил в них рукояткой меча, топая каждый раз ногой о землю. Долгий, негромкий свист ответил мне изнутри – я должным образом отозвался; тут калитка открылась, и из неё вышел монах с фонарем. Человек этот – в самом расцвете сил, высокий, могучий – поднёс фонарь к моему лицу, улыбнулся и проговорил:
– Знамёна обвисли.
Я произнёс отзыв:
– Султана обрубили.
– Хорошо, сын мой, – сказал он. – Лестницы внутри, но я не стану приказывать братьям вынести их. Они терпеть не могут ведьму, однако же боязливы.
– Не важно, – ответил я. – У меня есть с собой люди.
Они вошли и принялись брать на плечо высокие лестницы: приор хорошо потрудился.
– Вот увидишь, сын мой, они окажутся как раз нужной длины.
Весёлый и приятный человек… Трудно поверить, чтобы монах мог лелеять в сердце столь яростную ненависть… Однако лицо приора странным образом потемнело, когда ему случилось упомянуть имя королевы.
Когда мы собрались уходить, он вышел и остановился возле ворот; поставив фонарь на землю, он внимательно вгляделся в ночное небо и сказал:
– Ветер стих, с каждым мгновением снежные хлопья становятся меньше и реже, через час подморозит и прояснится. Всё зависит от того, насколько полной окажется неожиданность… Подожди-ка минутку, сын мой.
Усмехнувшись, он направился прочь и скоро вернулся с парой крепких монахов, они бросили свою ношу к моим ногам – белые стихари, сколько их было в обители.
