Любимая моя сестренка! Если ты спросишь меня, с чего все началось, я отвечу так:
Одним серым осенним днем, среди рабочей суеты чужих интересов и забот (которые меня отчего-то должны были волновать), тихий голос произнес у меня в голове следующие слова:
«Когда Мотави родила дочь, она взяла ее на руки и сказала: „Тебя зовут Змену. И это все, что тебе нужно знать. Когда ты станешь знаменитой, я найду тебя“. – „Нет, – ответила ей Змену. – Это я тебя найду…“»
Я взяла ручку и на первом же попавшемся клочке бумаги записала все в точности так, как ты сейчас это прочитала. Мне захотелось узнать, кто такая эта Мотави и что с ней сталось дальше. Но прежде чем я это узнала, пришли другие персонажи, назвали свои имена и рассказали мне свои истории, связанные между собой так или иначе.
Может быть они, герои этой сказки, вызовут симпатию, заслужат твою улыбку или сочувствие, но вот только среди них нет хороших. Каждый по отдельности или все вместе, хотят они того или нет, но они тоже служат злу.
Зловеще скачут тени от ворон багровых —
предвестников времен темнейших и суровых.
1
Когда Мота́ви родила дочку, она взяла ее на руки и сказала:
– Тебя зовут Змену, и это все, что тебе нужно знать. Когда ты станешь знаменитой, я тебя найду.
– Нет, – ответила Змену, – это я тебя найду, когда стану знаменитой.
– Ого, ты умеешь говорить? – удивилась Мотави. – Впрочем, это ничего не меняет.
Она положила Змену в колыбель и промолвила на прощанье:
– Тебе предназначено неузнанной идти через сумрак и тени, ты познаешь зло, но не устрашишься ночи, как бы черна и сильна она ни была.
Мотави заплела косу, набросила на плечи выцветший платок, спустилась вниз по лестнице – и Змену слышала каждый ее шаг. К остановке через дорогу подошел автобус. Мотави перешла улицу и уехала.
Так Змену осталась одна. Совершенно незначительное происшествие для госпиталя при благотворительном фонде. Таких как Мотави здесь никто не помнит, да и мало ли их – бедняжек и нищенок, которых бросает по свету из неурядиц в неудачи, в скитания и поиски лучшей доли. Совсем рядом за больничной стеной ходили незнакомые люди, врачи и медсестры разговаривали меж собой, дети, сделав первый вздох, заходились криком, матери прижимали новорожденных к груди, и никому не было дела до Змену. Обнаружили ее уже вечером – спящую спокойным сном.
2
Небо заволокло тучами, серый унылый дождь застучал по подоконнику и стеклам бессвязный свой ритм. В комнатах потемнело, и осенняя сырость вползала в квартиру, как бесцветная змея.
Мотави отложила ветхую книгу. Задумчиво и устало она смотрела в самый дальний угол комнаты. Взгляд ее оцепенел, дыхание сделалось редким. Так замирают кошки, глядя в пустоту, на нечто, видимое только им.
Черный кот бесшумно прошел по обитому тканью подлокотнику, забрался на спинку дивана и тихонько глянул из-за плеча Мотави на раскрытую книгу. Он брезгливо фыркнул, увидев на пожелтевшей странице линии и вычерченный в кругу треугольник. Книга эта была семейной реликвией и передавалось от матери к дочери, но теперь Мотави некому было ее передать. Однажды чужие руки коснутся книги – небрежно рванут ветхий переплет, раздирая ее на части, и под ярким дыханием пламени взметнется рой желтых листков, пока не сгорит дотла целая история.. Но Мотави было не жаль ее – пусть горит, думала она, прозревая будущее. И черный кот щурился злыми желто-зелеными глазами. Он не видел пламени в будущем и презирал Мотави, равно как и весь мир вокруг, от шерстяного пледа и старой мебели до тихих шагов на лестнице и приглушенного шума машин, от уютного света лампы до летних неброских сумерек, – словом, всего, что было мило его хозяйке.
Сегодня утром, когда Мотави вернулась после недолгого отсутствия, дом встретил ее почти радостно – умиротворенной тишиной, скрипом половиц и тихим воркованием голубей на балконе. Все вокруг было таким родным и привычным, все еще цвела нежно-розовая герань на подоконнике, зверобой сушился над плитой, а в буфете пахло корицей и медом. Черный кот, дремавший на пуфе, недовольно разлепил сонные веки, удостаивая хозяйку взглядом. Мотави мимоходом потрепала его по загривку, взъерошив шерсть и, довольная его возмущенным шипением, ушла в кухню.
В дверь постучали. Мотави налила полный чайник воды и поставила его на зажженную плиту, затем открыла коробку с чаем, взяла щепотку и бросила ее на дно фарфорового заварника. В дверь постучали еще настойчивее, но Мотави лишь усмехнулась.
Чуть помедлив, она поставила на стол две чашки и села на шаткий табурет. В хлипкую дверь, будто вымещая на ней свою досаду, незваный гость постучал уже со всей силы. Если бы это был кто-то из тех, кого Мотави так опасалась и кого ждала, стука бы не было вовсе.
Чайник засвистел, пар повалил у него из носика. За дверью все стихло, затем послышались возня и звяканье ключей.
Вошедшей женщине на вид было не больше сорока. Черноволосая, с проседью, правильными чертами лица и прямым носом, она имела вид горделивый и печальный одновременно. Ее темные глаза были густо подведены, уголки губ опущены, а тревожный взгляд метался по комнате. Она все еще была красива, но, казалось, навсегда разучилась улыбаться.
– Как всегда вовремя, матушка, – Мотави едва кивнула гостье, нарезая лимон дольками.
– Ты не открываешь дверь, не встречаешь гостей. Все еще злишься на меня? Прошло столько времени…
– Сколько? – Мотави резко выпрямилась, опершись рукой о столешницу, и с размаха всадила нож в разделочную доску. – Как сама думаешь? Сколько понадобится времени, чтобы забыть, что твоя собственная мать тебя же продала?
– Это не так!
– А как?
– Тебя забрали! Я не хотела…
– Может быть ты и не хотела, но ты ничего и не сделала! – перебила Мотави свою мать.
Их голоса делались все громче и яростней – то копившаяся долгое время обида выплескивалась наружу.
– У меня не было выбора! Как не было его у моей матери и моей бабки. Такова судьба всех женщин нашего рода! Это величайшая честь, которой мы удостоены.
– Мне такая честь была не нужна! – в гневе Мотави смахнула расставленные чашки на пол, осколки брызнули во все стороны.
Она отвернулась, пряча лицо в ладонях, и, пытаясь совладать с собой, прошептала:
– Я об этом не просила.
Мотави было семнадцать лет, когда ее забрали из дома с молчаливого согласия матери. Басиат не вступилась за свою дочь, не заламывала рук, умоляя оставить Мотави – нет, ничего этого не было. Басиат спокойно смотрела, как увозят ее дочь, не проронив ни слова, и еще долго потом в своих ночных кошмарах Мотави видела холодный отстраненный взгляд матери и ее поджатые в высокомерном презрении губы.
