Лев шел темным коридором, только что вымытым и еще пахнущим грязной водой, мимо профиля вахтерши, дремавшей при двери. Пробудившись от звука его шагов, она вопросила:
– А это что за сверток?
И с важностью качнула головой в такт его ответу:
– Из аптеки.
В углу стояла палка для размешивания извести, похожая на гипсовую ногу. У Льва возникло ощущение того, что он прогуливался среди манекенов. Зачем он здесь? Что ему надо?
Сторожа, сторожа своей плоти.
В окно, наполовину замазанное белым, блестит прощальный луч солнца, он следует поверх мешков с известью, потом по белым доскам пола и деликатно исчезает. Больница для умственно одаренных.
Снова звучат, все приближаясь, шаги. Веки лениво приподнимаются, и слабая улыбка санитарки вознаграждает приближение ночного сторожа.
Большой шаг и маленький шажок друг за другом.
Торжественно приготовленная улыбка упала. Нагромождением морщин наконец набрела на вопрос:
–
Что? Что?
–
Похитил наследника! —усмехнулся сторож. – Знакомься, мой сын. Его мать работает в ночную смену.
Мимо стены, пропитанной известью, мимо белой шляпы и превращенных в известь предметов из дерева и ткани промелькнула улыбка мальчика. Словно из гипсового мира вылупилась улыбка. Что! Что!
–
О, кроткая корова! – Сторож кланяется старухе. Мальчик – повторил за ним.
Её рука потянулась погладить детскую головку, но он резко дёрнулся..
–
Что? Что?
Луч подстерегает, когда из-под века выплывет недреманное око. Раз – и он смешивает сонный зрачок со светом. Зрачок вздрагивает – один-ноль в пользу солнца, – вмятина мягко расправляется.
–
Вот и наш пришел, – вздыхает вахтерша и собирается домой.
В июле в больницу народу оставалось немного, все врачи разъезжались в отпуска, и только
доктору Борисову ставили отпуск в ноябре. Тот не жаловался. 2так хочет народ, а я против народа не пойду».
–
…Этот приятель твой, Сизиф, – говорит доцент Борисов, обращаясь к своему интерну, – сам со временем все больше становится похож на
камень.
Вот внутреннее, что мнится во внешнем, – червеобразные или в форме ростка фигуры – в извивающихся ходах зародыша – серых, зеленых, синеватых лицах по недоразумению, лишь в немногих из них проглядывает мысль. Некрасивые случайные формы под номерами, формы, переросшие свои пределы и борющиеся с другими формами. Тела, лишенные физических усилий, и головы, словно колеса. Или вздыбленные волосы, блеск очков. По сальным от обеда щекам съезжает солнце. Вот детали, достойные запоминания.
Содержание? Видимость, одно только настроение.
–-Может быть, твое пристрастие к этому человеку – некая форма избавления от установочных запретов? – спросил Борисов.
Лев вопросительно посмотрел на собеседника – толстого и неподвижного, вроде кактуса в окне.
– Там на входе сторожит старуха, – произнес он, – потусторонняя старуха. Я на всякий случай проверил у неё пульс, между прочим, нормальный.
В изъеденном грязью окне появилась седая стриженая голова и сонно уставилась на них. Рука безостановочно нащупывала шпингалет, метя его в гнездо. Луч лежал на подоконнике, и старуха, наконец, подтолкнула его, выпихивая.
– Продолжай, пожалуйста, – проговорил Борисов. – Кажется, я понимаю, о чем речь. Еще немного, и я вспомню, где я это мог видеть.
Лев снова заговорил, доцент Борисов кивал в знак согласия, он курил, оплетая арканами дыма окно. От долгих затяжек пальцы его подрагивали.
– Никак не вспомню, – наконец промолвил он и оттого, что Лев внезапно раскашлялся, спросил: – Открыть окно?
Он взялся за оконную ручку и потянул на себя древнюю раму. В приоткрытую створу ворвался сильный ветер с песком и пылью. Сигарета погасла.
– Сегодня синее небо, хорошо предсказывать погоду, – заметил Лев.
Предсказатели и внимающие им слабоумные.
–Умные, – перебил его доцент Борисов. – Ума палата. Сходят с ума, если еще не сошли.
– Я думаю, что мы не вправе относиться к этому как к слабоумию, – возразил ему Лев, – каждый из нас владеет точно такой же тайной.
Люди готовы горы свернуть, когда под угрозой оказываются их тайны.
–
На поддержание этих тайн у них уходит слишком много сил, что чрезвычайно
истощает организм, – рассуждал доцент Борисов.
–
Что вряд ли важно, когда весь мир полон безумия, – снова не согласился
Лев, – Все, кого посетила мысль, не в силах избежать страданий,
которые она приносит.
–
Сдается, что твои истинные чувства не проходят в твое созна
ние, – заметил Борисов. – Нет, я бы не стал говорить о страданиях,
глядя на тебя. Разве ты плохо устроен? Сдается, ты только и делаешь, что
бездельничаешь.
–
Дело каждого состоит в том, чтобы развиваться, – проговорил
Лев, – хотя бы такое развитие и происходило не вполне обычно. Поверь,
это не приносит мне счастья.
–
В чем же состоит развитие?
Ничего нового, кроме того, что присуще мысли.
Работа солнечного луча, высверливающего дверные петли, увенчалась успехом: дверь распахнулась и закачалась на солнечных нитях, являя прибытие Тенедевы.
– А природа подстегивает, – проговорил Борисов, – являя день за днем вечные картины.
К примеру, одна из таких предстала взору сейчас – медсестра шла прямо на них, устремленно правя белым. Молчедева – разом крахмал, шероховатые объемы раковин, что охлаждали и отрезвляли.
Милодева! Было б мило, если б было!
Глядя на нее, оба улыбнулись одновременно. Пробежавшая волна тени и свежести принесла им облегчение. Доцент Борисов облегченно завздыхал, будто ему не хватало воздуха, обозначая грудную клетку – она напоминала птичью, на которую накинули черное сукно.
–
Все горит в мире – взор мой горит! – провозгласил он, увлекая
за собой улыбку Светодевы, – вот она идет по солнечной стороне
коридора – блестящая кожа лица, тень от рук ее, тень от лотка в руках
ее – все она, но вот она прошла – и теперь там тень и нет никого.
–
А, эта смугляночка? – спросил он у Льва. – Из ее бедра я бы охотно
сварил себе кофе!
При этом не можешь не знать, что за дева, куда она направляется, что там с нею будет. Что-то будет с другими. Кто-нибудь заскулит в палате, всегда находится бедолага, который при одном виде белого халата ее начинает плакать.
Выразить воспринятое чувством можно и не прибегая к рацио ааа так ака аиа аа или аа художественное аа множество ааааааааааа иррациональных аа образов аа особенного аана в объекте аа тем больше аа чем разнообразнее аааа ааа ана конкретности ааа знак аамистический характер акомплекса ааааааааааа.
