ЭТОТ РАССКАЗ НЕ О ЖИВОТНЫХ, ОН О ТОМ, КАК МЫ ДОЛЖНЫ ОТНОСИТСЯ К НИМ, ДА И КО ВСЕМ, КТО РЯДОМ.
В память с любовью своей бабуле,
Гурковой Прасковье Петровне, и
всем женщинам посвящаю…
Я ложусь на кровать. При свете яркой луны вижу, как мелькают спицы. Бабуля вяжет носок. Вяжет без света. Электричество так и не дошло до этого дома. Жена врага народа, не могла устроиться на работу. Жила тем, что вырастит на огороде и в саду. За свет нужно было платить. Только денег не было.
Я вижу усталое, но с искорками добра, всё в морщинах лицо. Жизнь не сломала её. Она была исконно русской, да и жила в России. Это давало ей какую-то неуёмную внутреннюю силу. Ни единого плохого слова не слышал от неё о соседях, тех, кто писал доносы, тех, кто пришёл ночью с арестом за мужем, тех, кто оставил её одну, без средств существования с маленькими детьми, забрав всех коров и лошадей. Даже о финнах, которые прикрывая отход немцев, спалили её дом, она говорила без злобы, а даже с какой почти детской восхищённостью: «Рыжие все были, как на подбор!» Лишившись всех мужчин в доме, она отправила свою старшую дочь в военкомат. Родина в опасности! Родину нужно защищать! Нет мужчин, значит это должны сделать женщины.. Дочери на тот момент не было и шестнадцати. Приписав себе два года, старшая дочь ушла добровольцем на фронт, а через два с половиной года старший лейтенант Татьяна Гуркова, моя будущая мама, как и многие другие, кто сумел уцелеть в той мясорубке, вернулась с Победой!
– Ба, – кидаю я в темноту, – ты чего не спишь?
– Спи, унучек, спи!
Я вижу в отблесках луны её улыбающееся лицо и засыпаю. Петух, заоравший в ночи, будит меня. Я открываю глаза и вижу, что спицы так же продолжают быстро, быстро мелькать, а сама бабуля глядит не на спицы, а куда-то вдаль, мимо окна, мимо улицы, мимо сада… Я засыпаю вновь.
Стук деревянного песта о чугунок снова будит меня. Запах варёной картошки, лебеды, крапивы, молочая будоражит мой аппетит. Луна уже отсветила или спряталась за облако. В окно сквозь рушниковые занавесочки просунулась темень. В углу тлеет лампадка у иконы. Этого бабуле достаточно, чтобы видеть всё и продолжать делать свои дела по хозяйству.
– Ба, я есть хочу!
– Вот животину покормлю, тогда и тебя, да и сама вслед.
– Тебе животину жалко, а меня нет?
– Мне всех, унучек, жалко, – улыбается она и, подойдя к кровати, запускает пальцы руки в мой чуб, – только ты сам можешь о себе побеспокоиться, а животина нет. Без неё и нас с тобой не будет. Пропадём мы без неё.
– Как это пропадём? Умрём? – перспектива смерти пугает меня.
– Может, и умрём, на всё воля божья, – она шепчет молитву и осеняет крестами себя и меня.
– Тогда правильно, иди, корми животину, – соглашаюсь я и засыпаю вновь.
Так было почти каждую ночь. Я почти не видел, чтобы она спала. Прожила она очень долго. Видимо, постоянная забота о тех, кто не мог о себе позаботиться сам, продлила её тяжёлую жизнь. В восьмидесятом году она впервые получила от государства свои деньги. Восемь рублей пенсии или в переводе на возможность купить мясо в магазине: ровно четыре килограмма. Тогда же она получила первый в жизни свой паспорт. А через два года она ушла туда, куда смотрела по ночам: мимо окна, мимо улицы, мимо сада… в зовущую звёздную даль.
Я поставил лейку под кран с водой и повернул ручку на нём. Послышался весёлый шум наливаемой воды. Вдруг я услышал звук взмахов мощных крыльев и вслед за ним клёкот с нижней ветки сосны, нависшей над бочкой. Я поднял голову и опешил. На меня внимательно смотрел ни кто иной, как сокол.
Сосне уже лет двести. Она растёт у меня на даче. Это довольно мощное дерево, а точнее три дерева из одного ствола. Даже в сильный дождь я не бегу в дом, а остаюсь тут, под сосной. Крона её настолько мощная, что не пропускает через себя дождь почти три – четыре часа подряд. На сосне постоянно суетится всякая живность. То белочка прибежит за шишками, то пара дятлов и за шишками, и за личинками на сухих ветках. То клесты. По ночам прилетает филин, и громкое его уханье заполняет тишину вокруг. А трясогузки, синички, лазоревки, поползни, воробьи и оляпки тут обитают почти постоянно. Так что это не сосна, а огромная многоэтажка, ставшая местом жительства для всех её обитателей. Но соколов ещё не было, ни разу. Правда, год назад я отбил у стаи ворон соколенка. Я из мелкашки стрелял по установленной мной в поле мишени и услышал метрах ста от меня вороний гвалт, да такой словно кто-то влез к ним в гнездо. Я вышел на дорогу и увидел, как стая ворон добивают раненную большую птицу, лежащую на дороге и уже еле сопротивляющуюся нападавшим, я сразу пошёл туда, по пути выстрел, за выстрелом уменьшая количество нападавших. Когда я подошёл к раненой птице, то увидел шесть лежащих рядом мёртвых ворон. Я еще точно не знал, что это за птица, но сосед армянин сказал, что это сокол. Довольно еще молодой.
Через пару недель он окреп. В один из дней, когда я открыл дровницу (а именно там было самое подходящее место для него, так как запиралась и была сделана из ячеистой сетки и под металлической крышей) он просто на прощание пару раз что-то проклекотал и, сделав несколько шагов вперёд, взмахнул крыльями, и улетел. Вот через год, видимо, решил навестить меня. Теперь это была уже мощная взрослая птица. Он с интересом поглядел на появившегося из двери дома моего кота, потом на меня, совершенно не боясь ничего. Сделал несколько взмахов и улетел снова высь. Там он крикнул что-то на прощание, и вскоре чёрная точка пропала в облаках. А я вдруг понял, почему не стало слышно порой сильно надоедающих, постоянно дерущихся ворон. Соколёнок видимо отомстил им за своё поражение, будучи уже взрослой птицей. Через неделю он снова прилетел. Так у меня на даче появился новый друг.
Мы получили новую квартиру, и мама послала меня разузнать, где тут магазин, чтобы купить продукты. Посёлок был маленький, всего около десятка домов, поэтому магазин я нашёл очень быстро, по обычному скоплению народа около него. Как и все тогдашние магазины, его вход окружили «страдальцы», клянча мелочь на апохмел. Рядом с ними стоял комолый козёл и как ни странно, тоже выпрашивал. Кто-то подсадил его на курево, видно ради смеха. Но козёл стал каждый день приходить к магазину и выпрашивать папиросы, которые прикуривал сжалистлившийся и засовывал козлу в ноздрю. Зрелище было потрясающее. Козёл, как заправский курильщик, пускал дым изо рта и ноздрей. Как папироса заканчивалась, он начинал тереть мордой о землю, чтобы вытащить окурок. После этого шёл мирно щипать траву, обильно растущую вокруг.
