Хор: Что вздох твой значит? Что смутило мысль твою?
Кассандра: Пахнуло духом свежей крови пролитой…
Хор: То запах жертв. И туков дым, и ладана.
Кассандра: Не похороны ль в доме? Фимиам и тлен.[1]
Эсхил. «Агамемнон»
Примулы отцвели. И до самой границы леса, где начинался открытый луг, который полого спускался вниз к заросшему куманикой рву у старой изгороди, только несколько выцветших их островков все еще желтели среди пролесок и меж корнями дубов. Дальше за изгородью вся верхняя часть луга была изрыта кроличьими норами. В траве зияли проплешины, повсюду лежали кучки сухого помета, после которого не растет ни одна трава, кроме крестовника. Еще ниже ярдов на сто, прямо под склоном, бежал узкий, шириной фута в три, не больше, ручей, заросший калужницей, водяным крессом и голубой вероникой. Проселочная дорога перебиралась через кирпичный мостик на соседний холм и бежала прямо к воротам из пяти жердин, темневшим в колючем кустарнике живой изгородки. От ворот начиналась тропинка.
Майское солнце уже садилось в багровые тучи, и до сумерек оставалось еще с полчаса. Кролики высыпали на склон – одни щипали жиденькую траву возле нор, другие спустились вниз посмотреть, не остался ли там одуванчик или, может быть, первоцвет. На каждой муравьиной куче сидел кролик и, навострив уши, держа нос по ветру, наблюдал за округой. Но на опушках спокойно пели дрозды, сообщая, что в лесу никого нет, и в полях за ручьем, где местность просматривалась прекрасно, тоже было спокойно и пусто.
На вершине склона, у дикой вишни, на которой пел дрозд, расположились несколько нор, еле видные сквозь заросли куманики. В одной из них, на пороге, в зеленоватом сумраке бок о бок сидели два кролика. Тот, что побольше, собрался наконец с духом и под прикрытием куманики помчался по склону вниз, через ров в поле. Чуть погодя за ним последовал и второй.
На припеке первый кролик остановился и принялся быстро-быстро чесать задней ногой за ухом. Хотя ему был всего год от роду и он не набрал пока полного веса, смотрел он прямо, без той вечной тревоги, что стоит в глазах любого «задворника», если нет у него ни аристократических предков, ни выдающейся силы или роста. Рядовые кролики-первогодки всегда живут на задворках, как могут, незаметные старшим, и многие часто обходятся даже без нор. Этот же, судя по виду, умел о себе позаботиться. И когда он присел потереть нос передними лапками, взгляд у него был сметливый и жизнерадостный. Начесавшись вдоволь, кролик прижал уши к спине и принялся за траву.
Другой, похоже, был не совсем уверен в себе. Маленький, с большими внимательными глазами, он так вскидывал голову и оглядывался, что в этом сквозил не столько страх, сколько всегдашняя настороженность. Нос его непрерывно двигался, а когда за спиной из цветка чертополоха с жужжанием вылетел шмель, он подпрыгнул да так завертелся на месте, что два приятеля, пасшиеся неподалеку, кинулись к норам, правда, один, черноухий, сразу узнал прыгуна, вернулся и снова принялся за еду.
– А-а, – сказал черноухий, – опять этот Пятик от мух шарахается. Так о чем ты там говорил, Листик?
– Пятик? – переспросил второй кролик. – Это еще что за имя?
– Это значит «Маленький пятый». Он, знаешь ли, родился последним и самым маленьким. Знакомые его штучкам не удивляются. А я всегда говорил: лиса на него не позарится, а человек попросту не заметит. И уж кто-кто, а он себе укромное местечко всегда найдет – это точно! [2]
Малыш тем временем, высоко подбрасывая длинные ноги, приблизился к первому кролику.
– Пошли лучше отсюда, – сказал он. – Знаешь, Орех, мне сегодня весь вечер кажется, будто у нас тут что-то неладно, хоть и не пойму, в чем дело. Давай спустимся к ручью?
– Хорошо, – ответил Орех, – и ты найдешь мне первоцвет. А если не найдешь – значит, их уже вовсе нет.
Он первым помчался по склону, и за ним поскакала длинная тень. Добежав до ручья, кролики засновали по обочине дороги в поисках еды.
Пятик нашел, что искал, довольно быстро. Первоцвет у кроликов считается деликатесом, и обычно там, где есть хоть несколько нор, к концу мая этих цветов почти не остается. Цветок, который нашел Пятик, еще не распустился, и листья, плоско лежавшие у земли, почти совсем закрывала высокая трава. Но не успели приятели приняться за еду, как тут же попались на глаза двум старшим, бежавшим с другой стороны луга, от коровьего брода.
– Первоцвет? – поинтересовался один. – Прекрасно – дайте сюда. Ну-ка, ну-ка, быстро, – добавил он, когда Пятик замешкался в нерешительности. – Ты что, не слышал?
– Это Пятик нашел его, Ленок, – сказал Орех.
– А съедим мы, – ответил Ленок. – Все первоцветы – для Ауслы, ты когда-нибудь слышал об этом? Если нет – мы живо объясним. [3]
Пятик уже сбежал. Орех догнал его у канавы.
– Сыт я по горло, – сказал он. – Всегда одно и то же. «У кого когти – тому и первоцвет». «У кого зубы – тому и нора». Знаешь, если я когда-нибудь попаду в Ауслу, я буду относиться к «задворникам» все же помягче.
– Тебе-то хоть надеяться можно, что когда-нибудь тебя туда возьмут, – откликнулся Пятик. – Вон ты как потолстел, а мне и мечтать нечего.
– Ты же знаешь, я тебя одного не брошу, – сказал Орех. – По правде говоря, иногда я думаю, не сбежать ли отсюда. Ну да ладно, давай-ка плюнем на все и попробуем поднять себе настроение. Может, сбегаем за ручей? Там почти никого нет – отдохнем немного. Если, конечно, ты скажешь, что это не опасно, – добавил он.
И Орех, и Пятик говорили так, словно давным-давно решили, кто из них двоих умней.
– Нет, опасности там нет, – ответил Пятик. – Если вдруг почую неладное, я скажу. Но, похоже, там не опасность, а что-то еще. Это ну не знаю… что-то грозное, словно гром: не знаю что, но что-то есть. Все равно пойдем.
Они перескочили через канаву. Трава у ручья была густой и влажной, и они побежали вверх поискать местечко посуше. Солнце садилось за противоположный склон, где уже побежали тени, и Орех, которому очень хотелось найти теплый солнечный пятачок, добежал почти до самых ворот Туг он остановился и вытаращил глаза:
– Что это, Пятик? Смотри!
Перед ними, в нескольких шагах, была развороченная площадка. На траве лежали две кучи земли. Два толстых столба, от которых несло краской и креозотом, возвышались над изгородью, словно два священных дерева, а прибитая к ним доска отбрасывала длинную, до края поля, тень. Рядом со столбом валялись забытый молоток и несколько гвоздей.
Высоко подпрыгивая, кролики подскакали к доске и спрятались в кустах крапивы, морща нос от запаха брошенного в траву сигаретного окурка. Вдруг Пятик испуганно задрожал:
– Орех! Это – отсюда! Я уже понял – что-то очень плохое! Что-то ужасное – совсем близко.
