1. Пролог
– Этот камень мы положим слева, и он будет беречь сердце.
Дрожащая рука, вся в морщинах и пигментных пятнах, потянулась к горстке камней, лежавших в деревянной чаше. Крючковатые пальцы схватили рубин и водрузили его чуть выше и правее центра большой каменной плиты. Серая, она была с человеческий рост, и рубин насыщенного винного цвета, накрепко к ней прилипший, и правда напоминал сердце. Казалось, оно вот-вот забьётся, и оживёт каменный голем. Но рубин молчал, как и подобает любому камню, холодному и неживому.
– Два чёрных оникса, блестящих, словно глаза-бусины, – прошамкали беззубым ртом, и ещё два камня перекочевали из чаши на плиту, только теперь на самый её верх.
Костлявые пальцы, холодные, как лёд, потёрли острый подбородок, на самом краю которого сидела жирная бородавка. Словно третий глаз, она на всё взирала свысока и одобряла продолжающийся ритуал.
Разведённый поодаль костёр старых костей не грел, зато с каждым новым драгоценным камнем разгорался сильнее. Танцующее пламя росло, а дров не прибавлялось.
– Четыре камня силы, – замогильным голосом продолжил горбатый старец и вновь нырнул пальцами в невзрачную чашу. – Яшма – камень земли. Пусть армия мертвецов покоится в гробах и ямах, засыпанная и невидимая глазу. Этой яшмой я запечатываю врата навеки – мертвецам не пройти.
Коричневого цвета камень с красными прожилками лёг с правого края плиты и намертво сросся с ней.
– Янтарь. – Горбун вертел в пальцах огромный, сверкающий камень. Впалые глаза неожиданно широко раскрылись и заблестели, а в чёрных зрачках отразились золотисто-оранжевые языки пламени, пожирающего целые деревни и города. – Камень огня. Внутри тебя застыла жизнь. Огонь вырвался из оков и слизнул всё на своём пути. Пусть пламя навеки уснёт в недрах вулкана и никогда более не пробудится.
Горячий камень нашёл своё место с левого края плиты и тут же погас.
– Вода, – прокаркал старец, – третья стихия. Сила, утащившая на морское дно сотни кораблей и потопившая тысячи моряков. Покойтесь и вы с миром и не думайте возрождаться и примыкать к армии Непокорного. Я запечатываю вас навечно, и морской жемчуг мне в этом в помощь.
Горсть белого жемчуга была рассыпана по самой нижней линии плиты; мелкие бусины застыли перламутровыми слезами.
– И, наконец, воздух. Души, попавшие на небо, да не вернутся больше и не пойдут за Непокорным. Вечного сна ему, а я ставлю четвёртую печать силы.
Алмаз величиной с детский кулак лёг у самой верхней грани плиты, чуть выше чёрных ониксов. Лёг и прилип – не оторвать.
– Восемь камней, – бормотал старец, рисуя на песке посохом знак бесконечности. – Восемь печатей. Четыре печати смертельной силы, две печати глаз, одна печать сердца и... Позвольте... – Старик встрепенулся, нырнул носом в чашу, беспокойно зашарил по её дну рукой да так и застыл на месте, недоуменно озираясь вокруг. – А где же камень, что бережёт душу? Где аквамарин?
2. Глава 1. Казнить пирата
Каллас, королевский Гранд-порт
– Спешите на площадь, спешите на площадь! – заливались мальчишки-зазывалы, готовые за грош драть горло до осиплости. – Зрелище небывалое ранее! Палач уже подготовил виселицы!
– А кого поймали? – поинтересовался случайный прохожий и тут же пожалел.
Его облепили со всех сторон, и самые наглые стали клянчить монету.
– Да постойте же вы, босоногие! – возмутился прохожий, крепко придерживая и без попрошаек худой кошель. – Кого на площади казнить будут, спрашиваю я вас?
– Шайку пиратов во главе с капитаном, – протараторил самый длинный из босяков. – Дайте медяк, дяденька.
– Медяк? – возмутился прохожий. – Это по что тебе такие барыши?
– Так на площади сахарные кольца продают. Лизнуть бы. Медяк просят за дюжину.
– По случаю казни, что ль, праздник?
– Ага, – жадно сглотнул долговязый, не сводя глаз с кошеля. – Этих пиратов командор гонял-гонял по всем морям и вот сцапал.
– Хорош командор, – одобрительно закивал головой прохожий, ныряя рукой в кошель и вытаскивая медный грош. – Как, говоришь, звать его?
– Хиггинс, дяденька, – только и бросил мальчишка, вырвал цепкими пальцами монету и дал дёру. Толпа подельников ещё долго свистела ему вслед.
Узнать, в какой стороне площадь, труда не составило: все дороги вели к ней, и все жители портового городка торопились в том направлении; оттуда же доносились и шум, и гам.
Квадратная, вымощенная булыжниками площадь народа вмещала много. Место находилось всем. И чинам повыше – для них специально расставили кресла на балконе Адмиралтейства, одними окнами выходившего на голубовато-зелёное море, в древности прозванного Нефритовым, другими – на площадь, в аккурат на эшафот. И простым ремесленникам, честно оттрубившим день в кузницах и прочих мастерских: от гончарных до ткацких. И торговцам, коих в подобные дни насчитывались тучи. И даже зевакам, и беспризорникам, а ещё карманным воришкам и разного рода ворожеям.
Толкаясь, наступая друг другу на ноги, ругаясь и любезничая, толпа не сводила глаз с палача. Невиданное доселе зрелище: казнь сразу двух дюжин пиратов. Да каких пиратов! Стоит только посмотреть на толстяка в рваной майке, обливавшегося потом. Его глаза заплыли, словно окорок, подвешенный к потолку в подполе у трактирщика. Решив, что толстяк – корабельный кок, толпа переключила внимание на второго висельника. Тот был высок и могуч, руками мог разорвать цепи, вот только не цепи командора – те ковались специально для таких случаев.
– Это боцман. – По толпе пронёсся возбужденный шёпот. – Глядите, какие лапищи. Ими одними он десятерых наших уложил. Просто взял и переломил шеи.
– Скоро уже ничего не сможет переломить, – пробасил усач в широкой шляпе. – Сам с переломанной шеей в яме валяться будет, пока черви не сожрут.
– А мальчонку за что? – возмутилась сердобольная женщина, кивнув в сторону паренька лет десяти, тоже дожидавшегося своего часа.
– А командор их всех без разбора, – отвечали ей. – Что рулевой, что юнга – все одно: пират.
– Где капитан? – крикнули из самого сердца толпы, и толпа взорвалась.
Одни твердили, что капитан среди висельников, что это вон тот здоровяк с седыми волосами и шрамом на пол-лица; другие настаивали, что капитан удрал, бросил команду и сидит сейчас на необитаемом острове без пищи и воды, и медленно сходит с ума; третьи возмущались и говорили, что награбил тот в своё время много, всё награбленное попрятал, а сейчас выкопал, купил титул графа и забавляется тем, что стреляет по уткам. Какие бы разговоры ни ходили, все они склонялись к одному: капитан пиратов оказался алчным и жалким трусом.
И только мальчонка-юнга, жить которому оставалось нескольким больше получаса, обречённо косился в сторону помпезного здания Адмиралтейства, в особенности его подвалов, которые начинались на поверхности земли, а заканчивались глубоко в её недрах, а, может, и не заканчивались вовсе.
