Эниф вышел из душа и зашлёпал влажными тапочками в сторону спальни. Сегодня он хотел лечь пораньше и хорошенько выспаться – впрочем, он хотел сделать это каждый вечер, и пока ему это ни разу не удалось, за что он жутко злился на себя. Каждый раз что-то мешало ему осуществить задуманное, и всегда на следующее утро он от души ругал себя за свою безалаберность.
Эниф сел на край кровати. Он был не старик, но уже при летах: смерть жены, чья маленькая фотография стояла рядом на тумбочке, сильно состарила его.
– Спокойной ночи, Антарес. Сладких снов.
Эниф лёг на спину, натянул одеяло почти по горло и сцепил на животе руки в замок. Спать не хотелось – конечно, спать ему не хотелось, ведь последнее время он ложился порядком позже, чем ему следовало бы. Эниф жил в мансарде, а потому почти половину квартиры с одной и другой стороны съедала скатная крыша. Сквозь широкие наклонные окна на Энифа смотрела полная луна, а где-то высоко над домом истерично смеялись чайки.
– Небо сегодня чистое, – тихо сказал Эниф в пустоту. Ответом ему послужило молчание.
Прошло ещё где-то минут сорок, однако сон не шёл. В конце концов, Эниф нетерпеливо выдохнул, быстрым движением отбросил в сторону одеяло, спустил ноги, нашарил где-то под кроватью тапочки, накинул халат и зашлёпал к окну.
– Не надо сетовать на мою неорганизованность, Антарес, – произнёс Эниф одними губами, так что с них сорвался только неразборчивый шелест. – Ты бы сама не устояла.
У окна стоял телескоп. Это Антарес привила Энифу любовь к астрономии – до встречи с ней он как-то не уделял внимание этому разделу науки, хотя сам был человеком учёным. Эниф любил физику, математику и инженерию, немного разбирался в химии и ещё меньше в биологии, а вот небесная механика как-то осталась от него в стороне, поэтому, когда Антарес, увидев мансарду, поделилась с ним своим увлечением, Эниф очень удивился.
– Ты разбираешься в астрономии? – спросил он, втаскивая по лестнице чемоданы. – Не знал.
– Да, есть такое дело, – ответила Антарес и, остановившись передохнуть, недовольно глянула на записку «лифт не работает». – А ты что, нет?
Эниф пожал плечами.
– Не довелось как-то.
Антарес любила мифическую астрономию, литературную, иногда зодиакальную и была далека от физической стороны большинства космических явлений, да и вообще она больше предпочитала мир искусства, чем мир цифр и графиков, потому Эниф и удивился, узнав о её тяге к астрономии. Она интересовалась наукой, но многое оставалось ей непонятно, и даже попытки Энифа объяснить схему движения планет оказались безуспешны.
– А меня, кстати, назвали в честь звезды, – с улыбкой сказала она однажды вечером. – Антарес – это самая яркая звезда в созвездии Скорпиона.
– Наверное, здорово быть названной в честь звезды, – ответил ей в темноте Эниф. – Это ведь так красиво!
Антарес приподнялась на локтях и удивлённо посмотрела на мужа.
– Что значит «наверное»? – спросила она. На её лице отразилось такое искреннее недоумение, что Эниф рассмеялся. – Тебя, вообще-то, тоже назвали в честь звезды. Ты что, не знаешь?
Тут уже пришла очередь Антарес смеяться над искренним недоумением на лице Энифа, а в следующий миг она спрыгнула с кровати, убежала куда-то в коридор и вернулась с большим астрономическим словарём.
Как Эниф выяснил в тот вечер, его имя действительно означало звезду, и не просто звезду, а самую яркую звезду в созвездии Пегаса. Эта новость, хоть и польстила, привела его в большое замешательство.
– Надо же, – проворчал он куда-то в подушку под смех Антарес. – Прожил на свете сорок с лишним лет, чтобы узнать, что, оказывается, назван в честь звезды. Хотя, мне кажется, я не очень-то на неё похож.
С тех пор прошло время. Не много, не мало – в самый раз. Достаточно, чтобы произошли и разные хорошие события, принёсшие радость, и одно, которое перечеркнуло всё.
– Да, небо сегодня чистое. Удивительно чистое, я бы даже сказал, – прошептал Эниф в темноте комнаты. – Давление высокое… И луна очень большая.
Эниф прильнул к телескопу, посмотрел, подумал, отпрянул, посмотрел на небо невооружённым глазом, удивился, вернулся к телескопу и удивился ещё сильнее. Луна сегодня была такой большой, что не влезала в телескоп и загораживала собой всё изображение в объективе.
– Никогда не видел такой луны, – пробормотал Эниф себе под нос, но в тишине комнаты это прозвучало слишком громко. – Готов поспорить, ты тоже, Антарес.
Он действительно никогда раньше не видел такой луны: она была большая, яркая, с удивительно чёткой бугристой поверхностью. Эниф нахмурился и пригляделся. Он вдруг совершенно ясно увидел белые пыльные горы, тёмно-серые пятна обезвоженных морей и пустые ямы кратеров.
– Наверняка уже завтра появятся новости об аномально большой луне, – прошептал Эниф, зажмурив один глаз. – Вот и проверим мою догадку…
Он долго ещё смотрел на луну, иногда забывая дышать, и чем дольше он приглядывался, тем больше деталей он замечал – или это просто его уставший мозг придумывал что-то новое? Сначала ему показалось, что белый круг опутали частые тонкие чёрные нити, а потом пропали; затем глаза Энифа начали подводить его, картинка стала расплываться и пульсировать, а после в игре света и тени ему и вовсе начали мерещиться чьи-то размытые лица.
Вдруг луна зашевелилась. Эниф вздрогнул, устало протёр глаза и снова посмотрел в телескоп. Полная луна медленно повернулась, и на Энифа уставился огромный зелёный зрачок. Глаз лукаво подмигнул ему.
Эниф в страхе отшатнулся от телескопа. С неба на него смотрела обыкновенная полная луна, разве что несколько увеличенная в размерах.
– Тьфу ты! Привидится же белиберда всякая на ночь глядя, – отрешённо пробормотал Эниф и зашлёпал к кровати. Потом, подумав, вернулся к окну, опустил занавески и снова лёг в постель, недовольно отвернувшись к стене, но даже там ему мерещился большой бледный диск, просвечивающий сквозь полотно. Эниф закрыл глаза и глубоко вздохнул. – Я старею, Антарес, и мне жаль, что через пару десятков лет тебе придётся встречать нелицеприятную развалюху вместо того, кем я был когда-то. Теперь я понимаю, почему ты так настаивала на фотографии, хотя ни ты, ни я этого не любили. О, какое счастье, что ты настояла… «Вот будет тебе семьдесят, захочешь посмотреть на себя молодого, и что ты будешь делать?» О Антарес, моя милая нежная Антарес… Забыть себя я готов хоть тысячу раз, но забыть тебя… Непростительно.
Эниф перевернулся на спину и уставился пустым взглядом в потолок.
– Невозможно.
Наверное, он задремал, потому что в следующий раз, когда он открыл глаза, высокие напольные часы в коридоре гулко ударили один раз. Эниф перевернулся на бок и стал разглядывать комнату: белый свет пробивался сквозь плотные занавески приглушённой дымкой и рисовал на полу странные узоры. Где-то за окном играла флейта Пана.
