Вышла
на крыльцо, сдула непослушную прядь с лица и улыбнулась весеннему солнышку тысяча
семьсот шестьдесят восьмого года.
«После
обеда, если погода не испортится, возьму кисти, краски и нарисую это великолепие»,
– подумала я, подтянув повыше таз со свеже выстиранным бельём. Одной рукой чуть
приподняла платье и стала спускаться по невысоким ступенькам. Деревянные башмаки
громко стучали при ходьбе, я так и не привыкла к ним за десять лет. Они быстро
натирали, иногда соскальзывали и беспощадно стучали по любым дорогам, отбивая
все кости. Иногда я завидовала Оскару, потому что его высокие сапоги казались
намного удобнее моих «кирпичей».
Я
радовалась каждому новому дню, солнцу, деревьям, птицам. Это помогало не думать
о том, что где-то в двадцать первом веке у меня есть родители, сестра с моим
племянником, которому в этом году исполнится десять лет. А может быть, это
племянница? Я до сих пор не имела представления о том, как сложилась их жизнь
после возвращения. Но я любила фантазировать. В моем воображении Айала вышла
замуж за Эрика, а через семь или восемь месяцев (или меньше, я понятия не
имела, какой у сестры был срок, когда она вошла в лабиринт) у них родился
здоровый малыш. Я представляла, как Айала рассказала маме с папой, что с нами
приключилось. Мама с любопытством разглядывала мои рисунки, и по сей день
молится, чтобы я была счастлива.
С
Оскаром мне дико повезло! Я с каждым днём любила его всё сильнее. А повторись
всё снова, я сделала бы тот же выбор. Я ни чуточки не жалела о том, что уехала
с Оскаром в Париж. Была, конечно, одна вещь, приводящая нас в уныние – я не
могла забеременеть. Лекари в этом времени не смогли нам помочь, да и чем они
помогут? Вот бы попасть в наш современный центр планирования. Там бы точно сделали
всё, что требуется для появления чуда. Как-то раз я попыталась намекнуть Оскару
об этом, но он категорически отказался. Он думал, что эта проблема появилась
из-за его возраста. А я упрямо заявляла, что в сорок девять у мужчины всё
только начинается.
Напевая
себе под нос незамысловатый мотивчик, я развешивала бельё и пританцовывала при
этом.
–
Мадам! Мадам Ревекка!
О, а
это Агнис – моя черненькая и пухленькая служанка. Я ее обожала! Этот доброй
души человечек скрашивал мои дни одиночества, когда Оскар отбывал на службу.
Бывали времена, когда я ждала его по два или три года. Ничего общего с нашими
днями. Это на самом деле ужасно.
–
Что же вы это опять затеяли?
–
Прошу тебя, Агнис! Я всего лишь постирала бельё! От скуки, – шутливо отвечала
я. Она всегда злилась на меня за то, что я лезла в ее работу. Да и какая скука
может быть с утра пораньше? Чтобы выстирать всё бельё, мне потребовалось
подняться с рассветом. Она это знала, поэтому ещё пуще серчала.
На
самом деле я увидела кошмарный сон, будто на наш дом налетела стая чёрных
воронов. Мы не могли от них отбиться. Вот и тревожно на сердце стало. Поэтому-то
и пошла стирать, чтобы отвлечь себя от скверных мыслей. Но Агнис я ни за что не
признаюсь!
Женщина
сердито наблюдала за мной минуту, уперев руки в бока. Я только краем глаза
видела ее, поэтому не заметила, что в левой руке у неё конверт.
– Вы
иногда невыносимы, мадам! – ворчала она.
– Я
с детства такая, – парировала я. – Никогда не сидела на месте!
– Мадам,
вам письмо пришло, – чуть тише сказала Агнис и вручила мне конверт.
Я
смотрела на коричневый конверт и сердце гулко билось в груди. Обычно я ждала
писем Оскара с трепетом, он всегда писал длинные содержательные письма,
рассказывал о своей службе, а потом много писал о своих чувствах ко мне. «Твой
образ скрашивает мои мрачные дни на войне. Я думаю о тебе днями и ночами,
вспоминаю твою ласковую улыбку, понимающий взгляд. Твои губы. Нежные и тёплые
как лето. Ты самая заботливая, самая добрая! И я счастлив, что встретил тебя!»
– писал Оскар.
Но
сейчас моя рука дрогнула, когда я взяла у Агнис конверт. Нехорошее предчувствие
нарастало с каждой минутой. Оскар покинул дом всего несколько дней назад, так
почему он сразу написал письмо? Неужели соскучился?
– Вы
ступайте в дом, мадам. Я приготовила вам отвар, на блюдце горячие лепешки.
Идите же, – подталкивала она меня. – Я сама развешаю бельё. А вы спокойно
прочитаете письмо.
Я
дошла до дома на негнущихся ногах. В столовой я действительно нашла горячий
напиток и лепешки, но знала, что не буду есть. Вряд ли мне еда полезет в данную
минуту. Поэтому я прошла к креслу у окна и опустилась в него.
Через
час Агнис нашла меня в слезах.
–
Боже милостивый! Мадам, что случилось?
Я смотрела
в окно. Письмо я выронила, поэтому Агнис осмелилась подобрать и прочитать то,
что там было написано. Самое ужасное, что я могла только ожидать.
Агнис
ахнула, приложив чёрную ладошку ко рту.
–
Мадам…
–
Да, Агнис. Его больше нет. Оскара убили.
Безжалостное
время сделало своё дело. И вот я одна – Оскара нет. Он покинул меня навсегда. Хотя
совсем недавно целовал на прощанье и чувствовал себя таким счастливым, а я
летала на крыльях любви. Прошло десять лет, а Оскар ни разу не позволил
усомниться в моём решении остаться с ним. Но теперь всё утратило смысл.
Изо
дня в день я бесцельно бродила по дому, не находя себе места. Он словно
увеличился в размерах, стал необъятным и очень тихим.
Я
больше не плакала. Тень великой печали легла на мое лицо. Раз боль и горечь
утраты пришли ко мне сюда, возможно, исцеление следует искать в другом месте.
В
один из солнечных дней я попросила Агнис помочь надеть самое красивое чёрное
платье, а поскольку в Париже было тёплое лето, я прихватила с собой гипюровые
перчатки и зонтик, чтобы скрыться от солнца. Агнис уложила мои волосы в красивую
причёску, помогла надеть шляпку и перекрестила на дорожку.
За
долгое время я впервые вышла на улицы города. У меня была цель, но шла я не
спеша. У церкви Сен-Жармен-л’Осеруа* (средневековая церковь в Париже), находящейся
с восточной стороны Лувра, на Луврской площади, скопился народ. Я подошла
ближе, чтобы полюбопытствовать, что там происходит. И была шокирована. Какого-то
мужчину избивали плетьями, гоняя его по церковному двору. Я едва могла
расслышать слова, но до меня доносилось чёткое «кайся перед Богом».
– За
что он должен кается? – спросила я у рядом стоящей женщины с ребёнком на руках.
– Он
посмел своровать хлеб у булочника, – ответила женщина.
Я не
стала говорить вслух, что раз человек ворует хлеб, значит, у него нет другого
выхода. Он мог сделать это ради детей, умирающих от голода. Но эти люди не
способны меня понять, поэтому я молча отошла от церкви, и на этот раз села в
экипаж, чтобы добраться туда, куда изначально была нацелена ехать. Прогулки в
одиночку могут быть опасными.
