Постигла неудача итакийцев на пути из Трои
По своему желанию от всех ахейцев отделились,
Дождавшись ветра, двинулись суда их строем
Вдоль Малой Азии, и от иных заметно удалились.
Напрасно мореходы называют его другом,
Борей1 коварный, ненадежный самый друг.
В горах Фракийских он живет по слухам,
Срываясь вниз, над морем возникает вдруг.
Пока он ровно дует в паруса – союзник,
И рад тогда ему любой отважный мореход,
Но если разъяриться, то корабль – узник
Морской стихии, и плачевен для него исход.
И гавань тихая одна тогда для всех спасенье,
Но горе тем, кто оказался на просторе,
А итакийцев на беду покинуло везенье,
Столкнулись с яростью Борея в чистом море.
И девять дней играла буря кораблями,
А ветер северный порвал все паруса,
Лишь на десятый, волны бег уняли,
И показалась скал вдали, земная полоса.
За мысом бухта тихая открылась взорам,
Туда направили страдальцы все суда.
Сошли на берег и уже горели скоро
Костры, и минула, казалось, всех беда.
Варили пищу, заполняли амфоры водою,
Чинили паруса, что потрепало сильно море,
А царь Итаки обошел весь берег той порою,
Широкую дорогу, что вела от бухты в гору
Заметил он, и кликнул, Эврибата.
Горбун невзрачный, был глашатай,
И лучшим из советников вождя:
«Мой верный друг, покуда нет дождя,
Должны разведать мы, куда попали,
Какие люди здесь живут и чей народ,
Да так, чтоб все на острове узнали,
Что не опасны мы и чтим законов свод,
Тебя я вместе с зятем Эврилохом посылаю,
Горяч он больно, в деле этом больше возлагаю,
Надежды на твою разумность и степенность,
Несдержанность успех погубит непременно».
Уж полдень наступил, как убыл тот отряд.
Взирал с тревогой Одиссей на пустоту дороги,
Но вот вдали движение отметил его взгляд,
Держали двое третьего, за руки и за ноги.
«Скорее на корабль, все прочь отсюда, –
Кричал глашатай и советник Эврибат,
Хоть не хотелось никому терять приюта,
Стащили на́ воду суда, и отошли назад.
С трудом подняли на корабль Эврилоха.
В безумии своем, на остров снова рвался,
Желал остаться там, а тут ему так плохо.
На берегу народ среди деревьев показался.
В одеждах белых, без оружия какого,
У кромки вод, столпившись, улыбались.
Рванулся Эврилох, но был он скован
И жители его, конечно не дождались.
И, приказав отплыть подальше, Одиссей
С недоуменьем обратился к Эврибату:
«Скажи мне, в чем опасность тех людей
И почему мой зять так сильно рад им»
«В недобрый край нас буря занесла.
Народ на берегу зовется лотофаги2,
Улыбки их, полны все злого умысла,
А пища только яд, и место в саркофаге.
При встрече предложили нам отведать
Семян златистых, из опасения медлил я
Их есть, а Эврилох, решившись отобедать,
Всю долю съел свою, почти немедля.
И тотчас помутнел, когда-то ясный взор,
Безумная улыбка на лице его возникла,
Сказал, что жить так дальше для него позор,
Что остается здесь он и судьба его безлика
Без этих сладких, как нектар богов семян.
И догадался я, что семена те, чудный лотос.
Любой отведав их, как будто безымян,
Становится, и обретает блажь и кротость,
Навеки забывая всех друзей и дом родной.
Какая участь жалкая, скорей отсюда прочь».
Холодным душем в жаркий летний зной,
Рассказ глашатая явился, и отплыли в ночь
Все корабли, от той страны, что так коварна,
Кто родину забудет – тот презренный раб,
И славили богов, и были мореходы благодарны
Судьбе, за то, что дух в скитаньях не ослаб.
1.
Давно уж буря улеглась, на море полный штиль.
Весь день гребли, держа все время курс на запад,
На горизонте к вечеру возник скалистый шпиль,
Средь отмелей, стараясь, дно не расцарапать,
Искали бухту тихую, чтоб спрятать корабли,
И ближе к вечеру, средь скал сплошных, нашли.
Журчал у берега ручей с водой кристально чистой,
Лился из скал и падал в море ниткой серебристой.
И на песке, под шепот волн, заснули итакийцы,
Проснувшись утром, лицезрели дивный остров.
Любой из смертных был не прочь здесь поселиться:
Во глубине его гора, как корабельный остов,
Поросший елями высокими на склонах у вершины.
Белели на уступах, словно снег, стада из диких коз,
Сбегали к морю от подножия горы лугов равнины
С высокой, сочною травой – на корм скоту покос.
Безлюден с виду остров был, но все ж заметен дым
Меж острых скал, и сверху доносилось блеянье овец.
Предпринимать, что либо, глупо с животом пустым,
Охота принесла плоды, и все вкусили пищу, наконец.
До вечера горел костер и итакийцы пировали,
А утром всех собрав, сказал вождь Одиссей:
«Как видно плуга, здесь живущие, не знали,
Не вижу так же я, стоящих в бухте кораблей.
Народ тут странный и не знал чужих краев
И вряд ли будет рад каким-то иноземцам.
Здесь можем встретить диких пастухов,
Не чтящих правила, и дружбы к чужеземцам.
Поэтому останьтесь здесь, ответы на вопросы,
Найду я сам, на корабле вкруг острова отправясь»,
И судно плыло среди скал, над ним отвесные утесы
Свисали грозно, едва за мачту, краем не цепляясь.
Внезапно берег стал полог, к косе песчаной
Пристал корабль, и путники ступили на песок.
Недалеко средь гор зияла раной рваной,
Огромная дыра, и взяв вина и мясо впрок,
И, отведя корабль за ближайшую скалу,
Вступили итакийцы в темную пещеру.
Царь Одиссей воздал хозяину хвалу,
Необходимого гостеприимства меру.
Но не ответил им никто, была пуста
Обитель, и путники вступили за порог.
Очаг такой огромный видно неспроста,
Какой гигант сложить такое смог?
В сплетенных из ветвей высоких закута́х
Нетерпеливо блеяли ягнята и козлята,
На всех свободных у стены местах,
Стояли бочки с сыром, кучей смятой,
В углу лежала груда шкур животных.
Из утвари – лишь чаши три огромных.
Хозяин видно из людей дородных,
И о культуре, знаний весьма скромных.
Товарищи просили в страхе Одиссея
Не медлить более и возвратиться к судну,
Не соглашался Лаэртид, в досаде сожалея,
Что он хозяина не видел и ему так трудно
Уйти, не утолив горящее в нем чувство.
Ведь любопытство – это как искусство.
Познанию извечному здоровое начало,
Но также зло, что вслед не раз ступало.
И, вот навстречу всем желаньям Лаэртида,
Под блеянье овец и дрожь земной твердыни,
Шагнул в пещеру великан ужаснейшего вида,
Такого, что у многих в жилах кровь застынет.
Он бросил с грохотом на землю кучу дров,
Величиною с доброе бревно одно полено,
И овцы все зашли, откликнувшись на зов,
Похолодели странники от ужаса мгновенно.
Загнав овец, взял великан скалы́ обломок,
Его не увезли б и двадцать лошадей,
И вход закрыл им, словно двери дома,
Лишив свободы всех непрошенных гостей.
Был ростом с дерево большое великан,
Прикрыт едва одеждою из козьих шкур,
Когда же к итакийцам повернулся истукан,
То вскрикнули – взирая сквозь прищур
На них смотрел всего лишь глаз один,
Услышав окрик, оглядел во мраке угол,
Но, не увидев ничего, горящий дрын,
Взял из костра и путники с испугом
К стене прижались, но то место осветив,
