Валентин Никора - Огнем и вином. Хроника третья

Бог Дый склонился над живой картой архипелага. Что-то тревожило его. Бог чувствовал приближение новой эпохи, которая сметет все его народы.

За последние десять лет люди набрались сил и наглости. Все чаще и чаще заносчивые князья в своей непомерной гордыне звали истребить нечисть, опрокинуть ее в Хвалынское море. Все чаще стали вспоминать и о былой независимости Плайтонии и Края от общей унии Соединенного Королевства.

Уже открыто говорилось об отделении княжеств от Союза Белой, Малой Эйрландии и Черной Эрландии, даже началось продвижение хордорских свобод и наметились народные выборы губернатоторов. Плайтония была к этому не готова, но дух бунта просто витал в воздухе.

В Чернолесье дошли до того, что Ягу выдвинули в кандитаты. Но Чернолесье – всегда было вотчиной нечисти, и люди дальше Заборья и Калиновки не отваживались продвигаться. Калинов мост всегда являлся границей между народами.

Дый прекрасно понимал, что все эти разговоры о свободах прикрывают тайные амбиции Старграда, желающего не просто отделиться, но еще и расширить свои границы за счет народов нечисти.

Чернолесье в глазах плайтонцев – это непролазные чащобы, мракобесие, бескультурье и губернатором в одной из его частей – Баба с метлой! Что может быть страшнее для патриархальных княжеств, чем соседство с нечистью, где даже в Радах верховодят бабы?!

И достаточно было лешему продать лес не тому князю, как ярость народная обрушится, но не на эйрландцев, а на своих же – на Чернолесцев.

Старград уже открыто готовился к вторжению. Плайтонцы собирались не просто захватить землю, но стереть с лица земли всю местную нечисть. И это не давало Дыю покоя.

Возможный союз Чернолесья и Марогорья только взбесил бы Плайтонцев. Князья приняли бы это известие как предательство. Они всерьез убеждены, что Марогорье – страна чужая, а Чернолесье – родное отхваченное у них же нечистью.

До начала военных действий оставалось не так уж много времени. Но зимой плайтонцы не начали бы военную кампанию. Они ждали весны.

Дый прошелся по комнате.

Чернолесью нужен был настоящий вождь, герой, победитель. И совсем бы хорошо, если Яга сама передаст ему свои мифические полномочия, чтобы герой казался богоизбранным, настоящим.

Дыю был нужен человек, мужчина, сочувствующий нечисти. Герой, который не побоится встать на защиту слабых. Да где его взять? Люди не станут защищать Чернолесье!

Времени нет. Нужны шаги решительные и быстрые.

Дый вздохнул. Был у него на примете один герой, но он был юн, жил в другом мире и к тому же был атеистом.

Снова склонившись над картой, Дый смахнул непрошенную слезу, принял решение, и выходнул из себя заученные слова «Ведд».

Миры соприкоснулись, заражая друг друга, проникая друг в друга, изменяя саму свою реальность. Дыю пришлось стерпеть, молча снести изменения своего мира. Иначе нечисть было бы не спасти.

Игра богов началась.

Илья очнулся в лесу. Сильно болела голова. Вспомнить, как здесь очутился, не удавалось. Илья знал свое имя, но чем занимался до этого и кто он такой – все было покрыто туманом забвения. Илья коснулся разбитого лба и отдернул руку. Рана болела и кровоточила. Но кто ее нанес и когда?

«Что это за лес, как сюда может занести нормального человека? И за что мне это все?» – подумал Илья, но пожалеть себя не успел. В этот миг раздался громкий скрип. Это прогнулась под снегом осина. Хрустнула ветка, и серой молнией метнулась вверх по стволу перепуганная белка. Илье показалось, что колыхнулись тени, что луна подмигнула.

А потом Илья услышал тяжелую поступь. Шаги приближались.

Илья пробежал по тропинке и прыгнул в овраг. Оставалось только надеяться, что следы, идущие не от тропинки не привлекут внимания. Проклиная себя и судьбу, Илья добежал до первого дерева, и рухнул в снег, за куст. Скрылся он вовремя. Только сомкнулись над его головой снежные ветви, как на поляне показалось нечто невиданное, упитанное и ужасное. Чудовище выступало медленно и величаво. Но это был не медведь. Это шла изба. Деревянная, с подслеповатыми окнами, затянутыми бычьим пузырем, со ставнями и наличниками, с коньком на крыше, смахивающем почему-то на драконью физиономию.

Илья зачарованно смотрел на избу. Было в облике этого дома не только что-то неуловимо пугающее, но и притягивающее одновременно. Может быть, это были именно куриные лапы, каждая толщиной в ствол дерева?

«Мать честная! – догадался Илья. – Так это же жилище бабы-Яги. Видать, хорошо по башке припечатали, раз такое мерещится». Но выходить из укрытия Илья не спешил.

Всем известно, что вредные Яги варят младенцев живыми. Илья нервно сглотнул. Уж лучше быть еще раз битым до беспамятства, чем оказаться в гудящей печи. И то сказать, у всех баб в отношении печек всегда крыша ехала. Так уж повелось с древних времен матриархата. Каждая женщина раньше рожать в печь лезла, правда, в чистую и теплую, где не бушует со всех сторон пламя. А уж про бабу Ягу и лапоть не звенел: еще никто не видел, чтобы у них мужики водились. Тут любая нормальная баба без ласки быстро в стерву превращается. Так что, как пить дать – сварит и сожрет.

Изба остановилась, пыхнула трубой, развернулась окнами к лесу, дверями к затаившемуся Илье, пьяно икнув, рыкнула:

– Что, сладко в сугробе-то сидеть?

Илья понял, что его обнаружили. Бежать было уже слишком поздно. А то, что избы говорят, – это уже даже и не удивляло. Илья поднялся из сугроба и вышел на поляну, залитую лунным светом.

– Да и сама не таись, – покажись. Я зла не имею, говорю, как умею. – проворчал Илья, вспомнив старую сказку, которую еще в детстве слышал от бабушки. – У, нечисть поганая, силища черная, прими вызов на бой честный.