Редакторы Ольга Дашкевич, Лариса Спиридонова
Художественный редактор Валерий Калныньш
Верстка Светлана Спиридонова
Корректор Елена Плёнкина
© Полина Брейтер, 2020
© «Время», 2020
⁂
Ольга Родионова. Вместо предисловия
Определить жанр книги Полины Брейтер сложно. Что это – лирическая проза? Поэзия? Эпистола? Мемуары? Философский трактат?.. А может быть, это вообще музыка? Определенно, в ней присутствует внутренний ритм, свойственный даже не столько поэзии, сколько музыке в ее симфоническом звучании. Сотканная из воспоминаний, писем, снов и цитат, она повествует о любви, о Боге – и об одном из самых древних и потаенных человеческих страхов, страхе смерти.
Пространство книги охватывает страны и города; переживания героини, получившей смертельный диагноз, временами удивительным образом пересекаются с идеями русского космизма, озвученными гениальным философом Н. Ф. Федоровым, и христианскими догмами, воплощенными в Новом Завете.
Умение героини летать – это не физическое свойство телесной оболочки, а состояние души, которого страх смерти способен ее лишить. И вот глава за главой, страница за страницей перед читателем разворачивается борьба за полет, сражение со смертью, даже не физической, но духовной, падения и взлеты страдающего существа, жаждущего любви и стремящегося летать. Ибо Бог есть любовь, и Бог есть полет. И все мертвые живы. И все живые бессмертны.
Говорят, страданиями душа растет. Героиня Полины Брейтер, шаг за шагом преодолевающая первобытный ужас живого существа перед бездной смерти, детский страх неизвестности и слабость болезни, ночные кошмары и чувство вины и потерь, доказывает этот постулат, начиная с первых страниц книги и заканчивая фразой: «Все хорошо, Господи. Все хорошо».
Эта книжка написана для тех моих сестер и братьев, которых я никогда не увижу и никогда не узнаю, потому что рассыпаны мы то ли в пространстве, то ли во времени. И все же я чувствую их родство и тихо шепчу им свое «ау» в тайной надежде, что хоть кто-то из них услышит его, как услышали те немногие близкие по духу, с которыми выпало мне счастье встретиться.
Я хотела бы выразить свою безграничную благодарность вдохновительнице и первому читателю «Октавы» Наталье Бернадской. Благодарю ее за постоянную заботу, за терпение и поддержку, за неизменную веру в меня, за чуткий слух к «четвертому измерению», за умение слышать несказанное. Без ее действенного дружеского участия не было бы этой книги.
Хочу также поблагодарить Марину Адамович и Татьяну Чернышеву, идеальных читателей этой повести, которые не понаслышке знают о мирах, сотканных из слов, о реальности слова и магических формах его влияния на мир.
Посвящается памяти Бориса Алексеевича Чичибабина, которого считаю своим духовным наставником, который вел меня и учил жить в Главном, терпеливо отвечая на мои «детские» вопросы о Боге, о добре и зле, о жизни и смерти, о путях человека и человечества.
Здесь все меня переживет,
Все, даже ветхие скворешни,
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.
И голос вечности зовет
С неодолимостью нездешней,
И над цветущею черешней
Сиянье легкий месяц льет.
И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда…
Анна Ахматова
Доктор ушел, а во мне продолжают звучать его подбадривающие слова о том, что еще ничего неизвестно; о том, что современная медицина способна на чудеса, хотя иногда не справляется с простым насморком; о том, что старое больное дерево может долго скрипеть, тогда как молодое и здоровое неожиданно падает… Он уже садится, наверное, в машину, а я все еще слышу его профессионально-утешительные фразы. Он уже едет к следующему больному, медленно забывая обо мне и переключаясь на того, следующего, а я все не отпускаю его, все пытаюсь услышать в его ласковом равнодушии только ласку, а равнодушие отбросить; все объясняю самой себе, что врач не может сочувствовать всем каждый рабочий день, каждую рабочую неделю, год, годы…
Лежу на правом боку и смотрю в зеркало возле кровати. Смотрю в него, а из него на меня смотрит женщина. Она тоже лежит, и глаза у нее печальные и вопрошающие. «Ты испугалась?» – спрашиваю я тихо. Она не отвечает, даже головой не покачала, только продолжает смотреть на меня так же печально и безотрывно. «Ты не бойся, – говорю я зазеркальной женщине, – это ведь с каждым когда-то случается. Сейчас моя очередь. Помнишь Машеньку, когда ей сказали? Она тоже испугалась тогда. Но не закричала, не заплакала, а вздрогнула и сказала: “Ну что ж, теперь осталось только умереть достойно”. Тогда была ее очередь. Теперь моя. У меня все будет, конечно, иначе…»
Зазеркальная женщина смотрит мне в глаза и молчит, а я смотрю в ее глаза. И так долго молча лежим мы, каждая в своем мире. О чем думает она? Я не знаю. А я о чем думаю?
До – ре – ми – фа – соль – ля – си.
Эти названия нот знакомы нам с детства.
А начинались они в XI веке. В небольшом городке в Тоскане, неподалеку от Флоренции, бенедиктинский монах Гвидо Аретинский (Гвидо д’Ареццо) (990–1050) обучал певчих исполнению церковных песнопений.
Гвидо и придумал названия нот, которыми мы пользуемся до сих пор. Это был акростих молитвы к Иоанну Крестителю:
Utqueant laxis
Rеsonare fibris,
Mira gestorum
Famuli tuorum,
Solve polluti
Labii reatum,
Sancte Ioannes.
В переводе с латыни: «Дай нам чистые уста, Святой Иоанн, чтобы мы могли всей силой своего голоса свидетельствовать о чудесах твоих деяний».
Гимн состоит из семи строк, а мелодия каждой строки все время начинается на тон выше по сравнению с предыдущей.
Название первой ноты октавы, Ut, в шестнадцатом веке заменили на Do (скорее всего, от латинского слова Dominus – Господь).
Название седьмой ступени – Си – тоже появилось позднее. Оно сложилось из начальных букв слов «Святой Иоанн», то есть из седьмой строки текста того же гимна.
Современная интерпретация названий нот выглядит так:
Do – Dominus – Господь;
Re – rerum – материя;
Mi – miraculum – чудо;
Fa – familias рlanetarium – семья планет, то есть Солнечная система;
Sol – solis – Солнце;
La – lactea via – Млечный Путь;
Si – siderae – небеса.
Нот семь, они образуют октаву. Следующая, восьмая нота, будет снова нота до, но уже на другой высоте[1].
…И я уйду. А птица будет петь,
как пела,
и будет сад, и дерево в саду,
и мой колодец белый.
И я уйду; один – без никого,
без вечеров, без утренней капели
и белого колодца моего…
А птицы будут петь и петь, как пели
Хуан Рамон Хименес[2]
…ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне.
Ветхий Завет. Книга Иова, 3:25
Умереть? Перейти в бесконечность? Почему, почему, почему?..