В моей пещере всегда холодно.
Ветер, тысячи и тысячи лет бушевавший во владениях горной гряды, прогрыз отверстие почти на самой вершине громадной заострённой каменной глыбы, – так зародилось это место, подарившее мне ночлег и уединение.
Я сразу приметил эту гору: она возвышалась над головами своих горделивых сестёр, обступивших её окрест. Они совсем немного уступали ей в росте и всё толкались, напирали, желая отобрать у неё звание высочайшей. Скала же непокорно устремляла свою макушку ввысь, словно и не было соперниц у неё – непреклонной, не побеждённой. Которое столетие она высится, не смея ослабить осанку, прорезая острой верхушкой податливую ткань облаков. Но я выбрал её своим пристанищем вовсе не из-за рослости. Горный пик, обтёсанный со всех сторон словно чьей-то неумелой рукой, походил на искривлённый клык – драконий. Стоило мне взглянуть на эту гору, я тут же почуял родство, единство душ, и связал себя с каменной красавицей неразрывными узами, опоясывающими меня по сей день.
Какое-то время я кружил над величественным пиком, высматривая место для привала. День клонился к закату, небосвод неумолимо тускнел, подгоняя меня поскорее подыскать себе место для ночлега ‒ даже могучим чудовищам под мраком бессолнечной поры необходимо укрытие. Поначалу мой взгляд не цеплял ни один из резных склонов, слишком крутых и неприветливых для устроения на них обиталища. Спустя дюжину бесплодных кругов моё внимание, наконец, привлекло тёмное пятно, ранее ошибочно принятое за случайную тень. Приблизившись, я разглядел круглое отверстие, прорубленное в каменистой плоти горы, и заглянул внутрь.
Клонившееся к горизонту солнце осветило внутренности пещеры. Грот оказался небольшим, но уютным – так мне показалось в момент нужды и изнурения долгим путешествием. Силы и желание продолжать поиски иссякли, и, сделав несколько мощных взмахов крыльями, я водрузил свои лапы на скалистый порог и пробрался внутрь горы.
Ничего примечательного в обстановке не было. Пещера как пещера. Не то чтобы я много повидал других пещер, но эта была самой обычной. Уверен, если вам скажут слово «пещера», вы представите нечто подобное: неровно обтёсанные стены, почерневшие от сырости; массивные наросты, угрюмо свисающие с потолка, да так низко в некоторых местах, что приходится прижимать голову к земле; россыпь мелких острых камней, нещадно режущих лапы. Не особо приветливо, но я не стал придавать этому значение и пробирался всё дальше вглубь нового обиталища, чтобы прощупать его пределы и убедиться, не заявился ли я ненароком в чужой дом. Но грот был пуст: ни мелких зверей, приползших на ночлег, ни общин летучих мышей, притаившихся среди россыпи сталактитов, ни роя паразитов, копошащихся по углам. Эта пустота, вдыхаемая с застоявшимся, недвижимым воздухом, проникла в самое моё сердце. Вероятно, именно она побудила меня остаться. Я бы не пережил балагана, безразборного шума, сумбурной суеты. После долгого странствия я жаждал покоя, и этот забытый миром грот, выдолбленный в неласковой горной плоти, смог даровать мне то, чего я так страстно желал.
Привыкал к новому месту я с трудом. Безмолвие, что привлекло меня в первый визит, показало иную, губительную сторону. Тишина струилась по пещере, лишь изредка вспыхивал осторожный шорох или капля воды разбивалась о каменный пол, и каждый раз я вздрагивал, задерживал могучее дыхание, мечтая уменьшиться до размеров мыши или вовсе раствориться в воздухе. Не страх мною руководил – чего страшиться громадине-чудовищу? – но угроза нарушить насилу добытое уединение заставляла мою кровь стынуть в тугих жилах. Я замирал и, только выждав несколько долгих минут, выпускал из лёгких воздух, расслаблял канаты мышц. Спокойствие было легко отклонить от равновесия ‒ бдение стало моим неизменным спутником.
Почём я так рьяно охранял свой покой, сам себе ответить не могу. Всё нутро приходило в ужас от мысли, что кто-то прознает о моём укромном убежище. Здесь, вдали от любой жизни, было так смиренно, что порою, казалось, даже воздух замирал, повинуясь лишь моим размеренным вдохам и протяжным выдохам. В такие моменты тишина закладывала слуховые каналы, и случись капле упасть с потолка, звук столкновения воды с каменным полом прокатывался по моему обиталищу громогласным эхом. Выть хотелось от этого гула, мучавшего меня долгие часы, пока не прекратится штиль и не запоёт снаружи буйная стихия, перекрывая омерзительный монотонный ритм.
Я нашёл пещеру на исходе лета, её прохлада освежала и на краткую пору стала для меня благословением. Сухость не достигала вершины горы, а удушливая жара лизала порог грота и едва дотягивалась до моих когтистых лап.
Недолго длилась моя нега – на смену летнему приветливому дню пришёл вечер неласковой осени. Тогда доселе приятная прохлада переросла в стойкий, изнуряющий хлад. Он всё выстаивался, оседал у низа, копил силы и неумолимо крепнул; уже не так рад я был, что поселился в этом угрюмом, забытом всеми пристанище. Логово продували все ветры, проносящиеся мимо скалы своими вихревыми маршрутами, и приносили с собой холод дальних краёв и стылость ледяных ночей. В первое время я трясся, как лист под натиском неуёмного ветреного порыва, и прижимал крылья к массивному туловищу в попытках согреться. От шквала укрыться было негде: пещерка моя небольшая, меня-то вмещает кое-как, нет здесь углов, закутков, чтобы спрятаться такой громаде. Только громоздкий валун предваряет вход, но и он ни капли не спасает от всепроникающих сквозняков. Дрожь стала привычна коже, насиженное место казалось теплейшим из углов.
Дни сменялись днями, перекатывались тени по стенам, знаменуя цикличность времени. Дело близилось к зиме, и я предвкушал, как мороз осядет на моей плоти и снег, занесаемый в мою обитель бесщадным ветром, погребёт меня под своим покровом до первых весенних оттепелей. В грот приносило сорванную с веток огненную листву, она липла к моему панцирю, оседала на макушке, застилала глаза. Я не торопился её стряхивать, позволяя падалью́ ссыпаться по бокам и перегнивать в подобие мягкого пьедестала. Так я и собирал по крупицам иллюзию уюта, больше убеждая себя, что не так уж плохо просто существовать, кутаясь в озноб и терпя пустоту.
Иногда мучил голод. Скручивал внутренние трубы, сжимал то там, то здесь, терзал и сжигал неистово. Когда сосуд терпения иссушался, я нехотя поднимал свою тушу ослабленными мышцами, тяжело перебирал лапами, приближаясь к выходу, со стоном расправлял затёкшие крылья и падал в объятие пропасти. Воздух тут же подхватывал исполинское тело, поддавшись напору могучих крыльев, и я упивался счастливыми минутами, которые дарит полёт. Истощенный нуждой организм напоминает о цели – найти пропитание. Дракону насытить себя не так просто, как можно подумать: вся живность разбегается, только завидев в небе клыкастого гиганта. Спасает скорость; поднимаюсь повыше и мчусь, подобно стреле, к ближайшему пастбищу, как могу, бесшумно. Несчастные животные не успевают сделать и шага, как их тела пронзают когти, а шеи переламываются с коротким хрустом.
