Тайна Мастера. По мотивам старинных легенд.
….Приснился странный сон, что я будто бы пришла к мастеру дамского платья, заказать себе маскарадный костюм. На мне было роскошное визитное – что-то: гипюр, атлас, по моде 1870 -х… А ля Каренина. Манто, перчатки и шляпка – портрет и только. Все волнует и блещет, и ткань необыкновенно легкая и плотная на платье. Мне удивительно легко в нем.
Портной жил в каком-то старинном доме, с закоулками, переходами, кладовками, каморками, сводами, мансардой, и я с трудом отыскала каморку – мастерскую – ателье.
Мастер он был необыкновенный, волшебный. Легко скроил мне платье из какого-то будто бы -лоскута, обернул меня им. Я обратила тотчас внимание, что лицо его под маской, а ноги будто бы – плети.
Мне стало его жаль, я смутилась, хотела заплатить больше. А сама все думала: «Что у него с лицом, почему оно маскою закрыто?»
И тут он внезапно, со страстью влюбленного мужчины, стал меня умолять подарить ему полтора – два часа близости, потому то его жена отказывается с ним спать… У нее есть любовник. Она моложе, и презирает мужа – инвалида и убегает к молодому, а он, калека – портной, не может ее держать. Ни нарядами. ни шляпками, ничем.
Он так страстно умолял меня, целовал мои ноги, туфельки, край платья, ласкал щиколотки, что я решилась…
***
Пожалела его. Близость была волнующая, голос его, хриплый и одновременно – мягкий, глубокий,
Я была, как амазонка, потом он целовал меня всю и тайные глубины страсти открылись мне так, что кружилась голова, и потом я приходила к нему, но не чисел, ни дней не помнила, лишь волнующий, глубокий голос. И неотвязный вопрос без ответа:
«Почему – маска, что у него с лицом? Какая с ним живет тайна?»
Через какое то время у меня рождается мальчик, с огромными глубокими глазами- омутами, которых я, в семейных легендах – не помню вовсе. А я покупаю, с тайной помощью маэстро дамского платья, маленькую кофейню, со старинными гобеленами, картинами на стенах из шелка… Он сам их делает, а на его ароматный кофе сходится поболтать в кофейню полгорода, но никто, никто не знает, что это – его рецепт.
Кофе то все – таки варю – я…
_____________
Свидетельство о публикации: izba-2024-3756536
© 08.04.2024г. Лана Астрикова
Она не подпускала его к себе… Странно, ведь они встречались почти полгода. Но всегда она останавливала его у подъезда, запрещая взглядом или жестом шаг вслед за нею. Будто лестничные площадки, этажи и даже – кабина лифта были «аидовым нутром,» пещерой, обителью неизвестности, тоски, печали. А она – Эвридикой, за которой Орфею нельзя последовать.
Он и не знал, насколько был близок к истине, думая об этом тогда, нервно, в недоумении, злясь, негодуя, называя ее про себя ломакой, кокеткой, вздорной дурой, идиоткой.
Но проходило дня два, три, и его снова неудержимо тянуло к ней: увидеть, коснуться запястья, плеча, спины, волос.
Она часто надевала платья с открытой спиной, невероятными бантами, перекрестьем лямок, лент, ожерельем, шарфами. Больше дразнила, чем скрывала, но у нее были красивые лопатки, нежная кожа, светящаяся, как розовый перламутр. Горло же, напротив, было стянуто высоким воротом. Декольте она не носила.
–Вы прячете шрам на шее? Или у вас там ожог? – окончательно потеряв голову, однажды спросил он.
– Нет, с чего вы взяли? – она легко рассмеялась, посмотрев на него сбоку, взмахнув ресницами. – Это мой стиль. Мне так нравится. Можно показать сразу много деталей: и бант, и ожерелье… Как будто бы – радуга. В жизни ведь мало красок, надо все успеть, как говорила Шанель.
–Вам нравится эта стерва? – Он сильно сжал рукой ее запястье. Они как раз шли мимо картин Ренуара, в прихотливом овале, висящих на стенах одного из залов галереи.
И на маленьком холсте, в багете, он мельком заметил на руке дамы, держащей на коленях ребенка, точь в точь такую же бархатную ленту -браслет, как у нее, Элины…
Как же эти ленты назывались тогда? Он все время забывал и путал названия предметов: брошей, шатленов, аграфов, колье… Даром, что считался лучшим галеристом в городе, знатоком Ренуара и Моне…
–Она не стерва, Игорь, что Вы! – Ему вдруг показалось, что Элина с изумлением смотрит на него, как на незнающего ничего ребенка – баловника…
– Шанель была ужасно одинока, с блестящим вкусом и чувством меры, но ее мало кто понимал, разве что, этот писатель – мальчик, Редиге. Она звала его Эдгар. Хотите, я тоже буду Вас звать так, Эдгар? Ваше имя похоже. Созвучно.
Он пожал плечами, но под ложечкой сладко заныло. «Дурак, влюбился ты, что ли?!» -сердито подумал он, а вслух произнес сжатыми губами, что нестерпимо ныли от простого и неистового желания поцеловать ее, повернув лицом к себе:
– Есть поговорка: «Хоть горшком назови, только в печь…»
Мне мое имя тоже не очень нравится, древнее, но я назван в честь деда. Он погиб в сорок втором, подо Ржевом. Мальчишки в классе и во дворе звали меня Гошкой. И на это имя я отзовусь, если захотите, – он улыбнулся, чуть устало, и лицо его словно осветилось изнутри, черты смягчились.
– А мой дед, Миша, умер в госпитале, в Москве, от ранений. В январе сорок второго. Наша семья ничего не знала долго…. Потом уже, мне, по запросу, из Минобороны прислали документ. Ни бабушки, ни мамы не было. И кому показывать то его? Некому уже. Сломила пополам гербовую бумагу, так и лежит в шкафу….
–Леша мне говорил, отнести в школьный музей, школа ведь рядом, да я все никак не доберусь, некогда!
– Леша? – он вопросительно поднял бровь. Кажется, в администрации галереи ему сказали, что у нее дочь четырех лет, Ланочка. О никаком сыне не было и речи
Игорь хотел было еще что-то уточнить у нее, и все-таки коснуться виолончельной спины, со страстью и дрожью в пальцах и в висках. Но помешали, как всегда!
…Вбежала в зал хранительница фондов, седовласая, полненькая, в туфлях на низком каблучке, протягивая к нему руки, очки, и всю себя сразу, и затараторила что-то: о картинах и рамах, о Матиссе в овальном сером зале, об освещении…
Пришлось отвлечься, отвечать, вникнуть в историю, кивать головой. А когда он опомнился, Элины уже не было рядом, а из другого конца галереи негромко доносился ее серебристо влекущий голос. Отрывисто и таинственно, чуть хрипловато, она рассказывала о Французской революции и о Франсуа Буше, легкомысленном гении колонковой кисти и отважном ловеласе…
«Почему я не знаю многого о ней? Она – курит? – совершенно некстати подумал Игорь Константинович, вслушиваясь в ошеломляющие ноты и вибрации, прозрачного, легкого голоса, погружаясь в него, как в расплавленное серебро, как в освежающий поток воды. Выныривать из потока не хотелось. Совершенно.
