Я взялся писáть «Организм» по горячим следам, когда меня переполняла тоска от всего, с чем я соприкоснулся. Страх тоже присутствовал каким-то фоном, как невидимая стена, окружавшая меня и не позволявшая выбежать на волю.
В те годы (начало 1980-х) я отдавал себе отчёт, что «Организм» нельзя будет не только опубликовать, но и просто показать кому-либо, потому что мы жили внутри такого Организма, облепленные его щупальцами: каждый человек, даже самый близкий друг, мог оказаться соглядатаем, доносчиком (не испытывая никакой личной вражды, он просто выполнял свою работу – чаще всего выполнял её не из чувства долга, а из-за того, что был однажды пойман на чём-то, запуган и дал согласие Организму докладывать о своих знакомых, даже если докладывать не о чем). Я сочинял роман об Организме истово, пытаясь следовать манере Михаила Булгакова, ибо на тот момент он был моим идеалом в литературе. Мне хотелось, чтобы каждый действительный факт приобретал форму почти невероятную, абсурдную, но не был при этом выдумкой. Я был там, видел, участвовал, но не хотел рассказывать о тех событиях «бытовыми» красками. Я старался извлечь смешное из страшного, но у меня не получалось, поэтому постепенно мой пыл угас. Постепенно я втянулся в другую жизнь. А через несколько лет Советский Союз рухнул, и все темы, о чём не дозволялось говорить раньше и за что можно было понести уголовное наказание, стали доступны, открыты, эзопов язык потерял всякий смысл. Обо всём говорили просто, даже примитивно, и через эту назойливую примитивность всё страшное потеряло свой вес, потеряло значимость.
Минуло лет десять, я заглянул в черновики «Организма», и мне показалось, что надо всё-таки закончить эту книгу. Однако что-то принципиально изменилось во мне, текст начал страдать какой-то болезнью и умирать от этой болезни. Нельзя было продолжать. Я остановился, упрятал машинописные листы в глубокий ящик в надежде когда-нибудь собраться с силами и воплотить первоначальный замысел. Но в глубине души я понимал, что времена изменились и что теперь эта книга не нужна мне, ведь я успел изжить из себя всё то, что толкнуло меня на её написание. И вообще она никому не нужна. Мы начитались воспоминаний о камерах пыток, расстрелах, предательстве, подлости, нас теперь почти невозможно удивить историями о спецслужбах. Впрочем, я-то сочинял роман не о расстрелах, а об организации, которую в советское время так сильно боялись, о её духе. Я сочинял книгу о человеке, который хотел служить в Организме, попал туда, увидел его суть и, ужаснувшись, ушёл, хотя коллеги предупреждали, что Организм никому не прощает такого отношения, Организм считал и продолжает считать уход из своих рядов предательством. Мне хотелось рассказать о внутренней борьбе рядового сотрудника Организма, о колебаниях, о сомнениях, о готовности погибнуть, но не оставаться там. «Организм» – роман о внутренней борьбе, о выборе…
Итак, закончить книгу не удалось. У меня не получалось вернуться в то настроение, с которым я начинал «Организм», энтузиазм юности, толкавший меня на многие начинания, ушёл навсегда. Но и выбросить материал в ведро я не соглашался. Судя по всему, есть во мне жадность (или это жалость?) к тому, на что было потрачено немало сил. Поэтому я решил опубликовать текст в том виде, каком он был «заморожен». Это не книга, а лишь её не родившаяся тень…
С самого первого дня сентябрь опрыскивал Москву мелкими каплями дождя, но сегодня небо прояснилось, жиденькие облака серого цвета почти истаяли, и влажные улицы наполнились прохладными солнечными струями. На пожухлой газонной траве разгуливали чёрные птицы; иногда они застывали в глубокой задумчивости, чуть приникнув к земле, и с любопытством наблюдали за тем, как жёлтые листья срывались с ветвей, напоминая неровным полётом бабочек, которые успели отжить свой срок и теперь порхали в прощальном вальсе, соблазнённые ласками осеннего ветерка. Погрустневшие люди сновали туда-сюда, отягощённые размышлениями о судьбах человечества и о крушении беспричинных надежд. Задевая друг друга локтями, они собирались на пешеходных переходах в ожидании зелёного света, то огрызаясь на случайные приветствия, то пугая встречных прохожих внезапным дружелюбным оскалом.
ДБ, приятный с виду человек лет двадцати пяти, облачённый в приличного покроя костюмчик в тонкую серую полоску, в задумчивости остановился перед стеклянной дверью бассейна «Птица», что находится между Подвисшим мостом и круглым выходом из станции метро Парк Отдыха. ДБ остановился и огляделся, заметно волнуясь и по той причине шумно дыша. Костюмчик его был не по сезону лёгок, и молодой человек подрагивал временами, растирая покрасневшие ладони.
– Ба! ДБ, любезный мой! – закричала шагнувшая навстречу фигура в бежевом плаще. Фигура замахала руками от переполнявших её радостных и нетерпеливых чувств и доверительно протянула для пожатия пятерню.
– Я вас, простите… – ДБ замялся, но руку пожал.
Бежевый плащ скромно потупил глаза, забормотал что-то о долге и службе, выхватил откуда-то слегка помятую шляпу, нахлобучил её на голову. При этом его глаза скрылись под провисшими полями, а пушистые усы, отпущенные явно для солидности, как-то выпятились. Он запустил длинную руку себе за шиворот и усердно принялся рыться там.
– Не удивляйтесь, дорогой ДБ, вот у меня и фотоснимочек ваш припасён, чтобы не спутать, – он извлёк на свет толстую пачку фотографий с яркими голыми гражданками. – Сейчас, сейчас, вот тут где-то он… Что-то не вижу. Это не вы, не вы, опять не вы, – он перебирал проворными пальцами гибкие женские бумажные тела, затем махнул рукой, видимо, отчаявшись найти нужный снимок, и заверил ДБ, что портрет его в полном порядке. После этого он подцепил ДБ за локоть и повлёк за собой, огибая стены бассейна справа и направляясь в сторону каменной набережной Москвы-реки.
Солнце играло с порхающими листьями. Ветер трепал осенние обрывки влажных газет под ногами. Бежевый плащ мурлыкал под нос старинный романс о сладких виноградных гроздьях и бросал по сторонам короткие взгляды.
– Хвоста опасаетесь? – поинтересовался ДБ.
– Помилуйте! Какие за нами с вами могут быть хвосты, милейший? Вычеркните навсегда из своей головы эти жалкие шпионские страстишки. Мы сами, когда захотим, кому угодно сядем на хвост, на шею… Ну и вообще…
Плащ остановился, поглядел на реку и вздохнул из-под шляпы, выражая вздохом целую гамму чувств:
– Хорошо тут у нас. Особенно мне вон тот островок нравится. Видите слева, ну, где торчит это нелепое изваяние Колумба? Это место напоминает мне Париж, то есть раньше напоминало, когда ещё Колумб со своими мачтами не торчал здесь… Эх, Париж, неужели я тебя больше не увижу? Вы бывали в Париже? Знаете, там чертовски приятно сидеть в кафе и наблюдать за женщинами. Элегантные у них там женщины. И кофе вкусный. Да и пиво отменное… Как вы насчёт того, чтобы пропустить сейчас кружечку пивка? Как вы насчёт пивка? Хотите бочкового? Хорошо, что нынче столько разного пива…
