Пролог
Тяжелая туча растянулась над подмерзшими водами речки Бык, нависала над Кишиневом. Мальчишка-молдаванин поджег от скрученной бумаги масляную лампу на столе, принес вино и удалился, бесшумно ступая туфлями, обрезанными на турецкий манер.
– Друг мой, вы представить себе не можете, какая здесь зимой скука, – вздохнул, запахивая халат, хозяин дома, еще совсем молодой, чернявый и кудрявый, с необычно-обезьяньими чертами лица. Встрепенулся, разливая вино по бокалам. – Впрочем, тем больше радости увидеть вас, свежего человека из Петербурга!
Гость, со вкусом одетый, хотя несколько запыленный и вымокший, отвел от губ чубук длинной трубки и улыбнулся многозначительно и печально.
– Дорогой мой, я теперь не из Петербурга, а из деревни, но, право, я не променял бы деревенскую скуку на столичную, хоть озолоти меня кто-нибудь! Впрочем, я бы и на здешнюю скуку ее не променял, если бы не эта история…
– Да, ваша история, сударь! – воскликнул хозяин и хлопнул ладонью по столу. – Расскажите же мне ее, вы говорили, настоящий роман!
– Литераторы! – гость сделал скучающую гримасу. – Вы из всего норовите сделать роман! Дорогой мой Александр Сергеевич, ну, право, какой роман можно сделать из нашей деревни?
Хозяин заразительно рассмеялся.
– Сентиментальный, друг мой Никита? Почем вы знаете, не завидую ли я славе великого Гёте?.. Нет, вправду, расскажите! Расскучайте меня, мой долгожданный вестник из покинутого мира!
– Гёте! – с отвращением воскликнул гость и так непритворно содрогнулся, что хозяин растерянно посмотрел на него и подвинул поближе бокал с вином. – Я прошу вас, не пишите сентиментальных романов, друг мой, ваши стихи слишком хороши, чтобы не наделать немало вреда…
– Помилуйте, мсье Акинин, – изумился хозяин. – Что дурного могли наделать вам «Страдания молодого Вертера»?
Гость помрачнел окончательно, передвинул по столу бокал – вино плеснулось на бумаги.
– Из-за них я убил человека.
Хозяин вновь хлопнул рукой по столу.
– Бог с вами! Ну, что такое дуэль?.. Небось, из-за какой-нибудь уездной барышни убили, а теперь казнитесь, что она того не стоила?
– Не стоила, – пресерьезно возразил гость и отпил вина.
– Ну вот, – обрадовался хозяин. – Превосходно. Если кто-то мог полезть в драку из-за уездной барышни, клянусь Богом, в него стоило пулю всадить! Ну, что такое уездные барышни – сплошное варенье, романсы и самовары!.. Удивляюсь только, что вы на такое позарились.
На щеках гостя вдруг вспыхнул смущенный румянец.
– О, нет, я на такое и не позарился, но я хотел насолить… А впрочем, вот вам роман, друг мой, коли уж вы так просите и так несправедливы к уездным барышням. Я нарочно захватил с собой это письмо, чтобы вы своим поэтическим взором могли оценить стиль и слог.
Хозяин жадно выхватил поданную бумагу, пробежал глазами строчки. Вспыхнул жарким румянцем, закусил выпяченную губу, прочел снова, выбивая ногтями ритм по столу. Поднял разгоревшиеся глаза.
– Но, друг мой, помилуйте!.. Это великолепно написано!
– Именно что великолепно, – с отвращением согласился гость. – Но ради чего?.. Выйти замуж? Привязать мужчину к собственной юбке, сидеть подле него до конца жизни в имении? Носить чепец и разливать чай за самоваром? Какая мерзость!
Молодой поэт вновь пробежал глазами рукописные французские строчки.
– Я с вами не соглашусь. Мне не верится, что девушка, способная на этакий порыв, будет счастлива, сидя в чепце за самоваром! И, помилуйте, ради такой девушки можно убить не одного, а на каре в одиночку пойти!.. А имя-то какое – Татьяна! Почти Светлана и для романа прекрасно!..
– Вы поэт, Александр Сергеич, – усмехнувшись, возразил ему гость. – Мне, право, жаль, что я уже так много повидал в жизни и не способен, как вы, увлечься красотой образа и слогов. Но не беспокойтесь насчет самовара. Уездные дворяне не любят подобных излишне поэтических барышень. Так что вряд ли она вообще выйдет замуж.
– Я предложил бы ей писать, – восторженно сказал хозяин. – Нет, клянусь честью, великолепный слог! Расскажите же мне, дорогой мой, расскажите!
– О, как вы напоминаете мне сейчас этого несчастного мальчика-поэта… – вздохнул гость, захватив щипцами уголек с жаровни и пытаясь наново раскурить чубук. – Подождите минутку, я расскажу вам эту нравоучительную историю, и может статься, вы превзойдете славу самого Ричардсона!..
Хозяин почти не слушал его – он ждал и тихо повторял по-русски, как будто про себя, водя глазами по французским рукописным строчкам: «Я к вам пишу – чего же боле?..»
В это время, далеко в России, предмет их разговора, утомленная и укачавшаяся на скверной дороге, выглянула на воздух из окошка возка и отпрянула – мимо, разбрызгивая заледеневшие комья, промчалась фельдъегерская тройка с какой-то важной армейской особой. Стук копыт затих далеко впереди, где над семью холмами горели в морозном закате кресты на московских соборах…
Глава I. Бал в Дворянском собрании
Снег шел весь день, валил и валил, и колокольный звон звучал в метели глухо, будто сквозь вату, но после вечерни тучи вдруг разошлись. В синеющем высоком небе заиграли ледяные искристые звезды, и стало так холодно, что даже тулуп, наброшенный Татьяне на ноги седым тетушкиным калмыком, дела не спас – за дорогу она едва не окоченела в тонком пальто, перешитом по моде. В деревне она бы завернулась в меховую душегрейку, покрыла плечи и голову шалью, надела бы салоп в рукава – и гуляла под звездами, наслаждаясь хрустким снегом под валенками и морозом, щиплющим щеки...
Впрочем, додумать она не успела – старушки с оханьем полезли из саней, и ей пришлось подать руку тетушке-княжне, больше похожей сейчас на кашляющий комок лисьего меха, чем на светскую даму, явившуюся на бал в Собрание.
А в зале оказалось жарко. Невыносимо, до боли в висках – от тающих свечей, голландской печи и людского дыхания, разгоряченного музыкой и танцами. Если бы рядом не было матери и тетки, Татьяна с радостью приложилась бы лбом к какой-нибудь мраморной колонне.
Она уже повернулась, думая пожаловаться на духоту и ускользнуть в тихий теткин дом под предлогом головной боли, как обнаружила возле тетки двух важных сановников. Одного, в дорогом фраке, она уже не раз видела – сам граф Ростопчин, бывший московский губернатор. Второй, в полной генеральской форме, немолодой, но приятный собой, круглолицый и улыбчивый, с шапкой русых, побитых сединой кудрей и горбатым восточным носом, был ей незнаком.
– Ах, граф, – прокашляла тетушка, изящно прикрываясь кружевами платка, – как это мило – вспомнить о бедной больной! Да, позвольте, должно быть, вы помните – Пашетта, моя кузина, в замужестве Ларина, с дочерью. Я очень счастлива, что подруга юности навестила меня перед смертью.
