Аркадий Ипполитов - Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI

Фото: Роберто Базиле (www.robertobasilephoto.eu), Александр Лепешкин, Михаил Лагоцкий

Фото на обложке: Gianni Berengo Gardin/Contrasto/East News

© Ипполитов А.В., 2012

© Кацман Ю. М., дизайн-макет, 2012

© ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2019

КоЛибри^>®

Александр Ипполитов – литератор, искусствовед, куратор нашумевших выставочных проектов. Уже много лет он является хранителем итальянской гравюры в Государственном Эрмитаже. Особенность его творческого метода  –  энциклопедическая осведомленность, юлестящий литературный стиль, а также свободное, ассоциативное мышление, позволяющее ему без видимых усилий перелетать из одной эпохи в другую, выстраивать смелые и остроумные концепции, раскрывать тайные коды в истории мирового искусства.

«Образы Италии XXI» – это попытка заново расшифровать итальянский код в русской истории и русской душе. Это поклон Павлу Муратову и его великой книге «Образы Италии». И еще это поразительное путешествие в глубь веков с лучшим гидом, какой только может быть.

(Фото Александр Лепешкин)

Эта книга – увлекательное и интригующее чтение. Ее можно читать с любого места, а потом перечитывать, возвращаясь многократно – как и в те места, о которых написано. Неожиданные открытия и живые впечатления делают вас не уставшим туристом, а заинтересованным и проницательным попутчиком.

Татьяна Друбич, актриса

Писать о пластике, о живописи так же тяжело, как и о музыке. Как одеть в слова смутные чувства, воспоминания, восторг, печаль, которые пробуждают в душе живописное полотно или соло скрипки? Ну Рескин, Фромантен, у нас Абрам Эфрос и Павел Муратов – писателей, владевших этим волшебным даром, в истории культуры можно пересчитать по пальцам. И вот я был невольным свидетелем чуда – искусствовед Аркадий Ипполитов оказался прирожденным, ни на кого не похожим писателем такого класса.

Я давно жду эту книгу, мне не терпится взять ее в руки, полистать, вдохнуть типографский запах. А потом, как водится, залечь на диван, вырубить телефон и, никуда не торопясь, наслаждаться с первой строчки…

Андрей Смирнов, режиссер

Ипполитов написал страннейшую, потрясающую воображение книгу неопределимого жанра. Это угловато-нежное, горько-сладкое ламенто неизвестным гуманитарной науке способом напоминает одного из своих персонажей – Миланский собор.

Леонид Десятников, композитор

Каждый, кто любит культурный туризм (а я его очень люблю), должен немедленно купить эту книгу.

Татьяна Толстая, писатель

Книга о романе русской культуры с Италией. «На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна». И не одно столетие грезит о пленительном пластическом юге. Этот сон, сегодня почти неуловимый, бессвязный, распавшийся на ассоциации, Ипполитов – в поисках утраченной культуры – собирает с помощью синтаксиса. Пока жива русская речь, пока она льется и вьется, ничто не утрачено, все восстановимо.

Александр Тимофеевский, литератор, журналист

Автор выражает глубокую благодарность Вадиму Гаевскому, прочитавшему эту книгу в рукописи, Карле Мускио и Александру Тимофеевскому за их огромную помощь в работе и особую благодарность – Сергею Николаевичу и Авдотье Смирновой, без которых эта книга вообще бы не появилась на свет.

Русская жара. – Гоцци и Воронихин. – Питерская бамбоччата. – Незнакомка. – Ты знаешь край. – Мертвые души с ревизорами. – Разные Италии. – Венедици и Веденец. – Петр Андреевич Толстой. – Людмила. – Александр Иванов. – «Записки сумасшедшего». – П. П. Муратов. – Футбол

Петербург. Воронихинский садик

ФОТО: МИХАИЛ ЛАГОЦКИЙ

Удивительная жара выдалась в России летом две тысячи десятого. Леса горели, Москва задыхалась от дыма, а Дворцовая площадь в Петербурге так пыхала жаром, что роллеры и туристы на ней были похожи на живых карасиков, брошенных на сковороду, стоящую на медленном огне, и смешно подпрыгивали на раскаленном асфальте, трогательно раскрывая ротики в попытке заглотнуть побольше воздуха. А в небесах виднелось, как вышел другой конь, рыжий; и всадник, сидящий на нем…

В апокалиптическом мареве плавящегося от жары Петербурга небольшой садик у воронихинской решетки казался наделенным чертами волшебного оазиса из сказки «Любовь к трем апельсинам» Карло Гоцци: принц, возвращаясь домой, утомленный жарой и жаждой, так как путь его проходит через пустыню, видит оазис, садится у источника и, достав вожделенный апельсин, решает его очистить и хоть чуть-чуть освежиться. Не тут-то было: вместо сочной мякоти из апельсина выскакивает девушка, прекрасная собой, и со словами: «Ах, кто разрушил мой затвор! О небо, как я стражду! Чтоб не оплакивать меня, дай утолить мне жажду!» – падает на землю. Принц бросается к источнику, начинает черпать воду – за неимением ничего лучшего своими башмаками, льет на девушку воду, та оживает, и оказывается, что она дочь Конкула, короля антиподов. Воронихинский садик вполне сходит за место, где запросто можно встретить дочь короля антиподов.

Сказочность апельсинщины-итальянщины садику придает чудный фонтан-поилка – ну чистая гоцциева фантазия, – сооруженный из массивных гранитных глыб, с грубой бородатой физиономией некоего речного божества, выплевывающего воду в гранитное корыто, и надписью «1809 ГОДА» вокруг, что для Петербурга указует на седую древность. В русском восприятии фонтан – некое излишество, предмет роскоши; фонтан для русских – чистая декорация и должен бить вверх. Этот же, творение Тома де Томона, некогда украшавшее Царскосельскую дорогу, возвращает фонтану его первоначальный и истинный смысл – это источник, им можно пользоваться, – и в жару в гранитных корытах так приятно обмыть лицо, и наступает минутное облегчение, выплюнутая богом реки вода кажется даже чистой, хотя это иллюзия, это обычная водопроводная петербургская вода из ржавых труб, а никакая не римская, спускающаяся с гор по акведукам.

Но ведь тьмы низких истин любой обман нам дороже. Рассудок мой и так от жары расплавился, растекся и не особенно мне досаждал низкими истинами. Мой замутненный и осоловевший взор легко принял этот кусок русской Италии за фата-моргану. Колонны Казанского собора, нашей мечты о Бернини, воронихинская чугунная решетка, самая красивая в городе и в России, деревья, липы, дубы и клены, не платаны и пинии, конечно же, но старые и тенистые, – все было сказочным и нездешним. Садик – излюбленное место молодежной тусовки, и, располагаясь у входа в собор, он, как прицерковным садикам и полагается, последнее время стал местом сбора нищих и бомжей; смесь молодых и нищих придает этому уголку города особую живописность, прямо бамбоччата какая-то. Бамбоччатами назывались жанровые картинки римской жизни XVII века, изображающие нищих и разбойников среди античных развалин, и такое название они получили из-за голландца Питера ван Лара, в Риме жившего и прозванного Бамбоччо – Попрыгунчик, Карапуз, самого известного изготовителя бамбоччат. Константин Вагинов, лучший из писавших в 20-е годы прошлого века об умирающей петербургской культуре и создавший замечательный образ Петербурга, превращающегося в Ленинград, так и назвал один из своих романов про петроградскую жизнь – «Бамбочада».