Старушка медленно брела по узкой тропинке, пролегавшей в ущелье между гор. Вроде бы оставалось идти пару часов пешком до края ущелья, а там должна быть обещанная деревня. Она увидит деревню, если повезёт, если соблаговолят боги помочь ей. Хотя они направили её сюда, уже им благодарность за это.
Старушка переложила не тяжелую, в общем-то, котомку в другую руку, для неё она стала очень тяжелой за целый день пути. Она остановилась, поставила древнюю подругу – клюку – перед собой и оперлась об неё, чтобы перевести дух. Дышала она тяжело, надсадно. И не лёгкие болели, а сердце подводило свою хозяйку, грозясь вот-вот остановиться и совсем некстати прервать жизненный путь женщины.
Да, и старушка, и женщина. По годам женщина, ей не стукнуло ещё и пятидесяти, с виду почти старушка. Из-под поношенного платка на голове выбивались растрепанные волосы с щедрой проседью. Сдала она сильно, сдала. Постарела почти в миг после смерти мужа и старшего сына. Задрал их медведь на охоте. Не слишком большая редкость при жизни в горном селении. Жизнь здесь суровая. Выживают только те, кто сам подобен скалам, – жесткий и непоколебимый. Ушли кормильцы. Остался младшенький сынок, ему и семи вёсен не миновало.
Кое-как старушка справлялась по хозяйству. Оставила куриц. А коз она обменяла соседям на продукты, пасти их не было сил совсем. Сердце слушаться перестало от горя, от пролитых слёз. Поначалу женщина просто ревела белугой, потом три дня где-то сидела, где-то бродила в беспамятстве, не воспринимая света белого. Нет страшнее горя, чем хоронить собственное дитя. Погрузились во тьму сердце, душа и, самое страшное, разум матери. Потерялся рассудок в защитных лабиринтах подсознания. Сынок только и привёл в чувство. Есть просил. Тряс мамку за плечи. Материнский инстинкт приказал разуму вернуться из забытья. А так было там хорошо: никого и ничего, ни боли, ни страданий, ни памяти…
Потом вроде бы женщина отошла, засунула своё горе поглубже, надо было жить дальше, поднимать младшего, пропадёт без неё. Только вот превратилась красивая женщина в старушку с предательской ненадежной искрой в груди. И даже спустя время чувства, бывало, наплывали с прежней силой, и уже израненное сердце рвало свой бег, то ухая, то заходясь, то пропадая вовсе, отнимая возможность вздохнуть. Было страшно. Не за себя – своя смерть принесёт лишь освобождение от ежедневных страданий и мук памяти. Ответственность, обязанность и долг двигали матерью. Она должна выжить, она обязана вырастить сына до возраста, когда тот уже сможет сам себя прокормить.
В горном селении редко бывают гости или прохожие. Так просто не захаживают. Старушка сколько прожила, всего два раза видела чужаков издалека: в её детстве солдат возвращался с долгой службы домой, и дорога его пролегла через эту деревушку. А второй раз она подростком увидала мужчину. Тот крался и перебегал от укрытия к укрытию по самому отшибу деревни. Может быть, это был беглый каторжник. Сейчас сложно сказать, много воды утекло… Но вот встретился старушке и третий захожий чужак.
Дом старушки с начавшимся коситься без мужской хозяйственной руки крыльцом находился не на самом краю села. Но прохожий постучал именно к ней в калитку. Женщина разволновалась от неожиданности, снова тяжело задышала, сердце застучало быстрее птичьего. С трудом она вышла к калитке, задыхаясь, отворила. Перед ней стоял крепкий высокий мужик с густой короткой бородой. Плотный, сбитый. Видно, что сильный, только вот одна штанина шаровар висела так, будто и нет там ноги вовсе, хотя заправлена была в голенище сапога.
– Здравия тебе и благоденствия, мать! – приветствовал мужик старушку. – Извини, что побеспокоил. Не пожалеешь воды дальнему путнику? Долго иду, своя вода закончилась, а родников тут и не знаю в местах незнакомых.
– И тебе… Здравствовать… Путник, – держась за грудь, ответила старушка. Вроде огонь в груди начал затихать, а сердце замедляться. – Не обращай внимания, это сердце шалит. А попить – заходи, во дворе колодец. Только уж, будь мил, сам ведро подними. У меня силы уже не те, сама не всегда справляюсь.
– Благодарствую премного, мать! – бодро сказал мужик и прошёл к колодцу. Одну ногу он ставил нормально, а вторую тащил, оставляя неглубокую колею в земляной пыли.
