ПРОЛОГ
Было время когда-то. Гремело, цвело… и прошло.
М. Семенова
Много воды утекло с тех пор в Кузнечном ручье, много дождей прошумело над почерневшим Теремом, окруженном домами большого города. Не один раз пролетали гуси на север и обратно. Тех, кто тогда, в далеком ныне 1649 году приплыл сюда, чтобы навеки поселиться, можно пересчитать по пальцам. Их было совсем немного, пожелавших здесь, в диких лесах, на краю новооткрытого континента построить новое государство для себя и своих близких по своему разумению.
Из «Летописи…» графини Арины Паниной
{Я перечитала заново всю свою «Летопись…». Кое-где кое-что пришлось подправить. Особенно в самом начале. Уж больно по-детски я там рассуждала на взрослые темы. Нет, нет, я исправляла только стиль изложения, совершенно не касаясь сделанных мною тогдашней глубокомысленных выводов и обобщений, продиктованных юношеским максимализмом, за которые сейчас становится немного стыдно. И опять не могу не вспомнить по этому поводу моего любимого братца. Это он заметил первым мою тягу, скажем так, к фиксации событий вперемежку с мыслями и переживаниями людей, которые в этих событиях участвуют. Это он ненавязчиво подтолкнул меня к созданию моей «Летописи…». И, наконец, это он впервые сделал для меня то самое знаменитое стальное перо, ставшее впоследствии одной из статей нашего экспорта. И только благодаря ему вы можете практически из первых рук узнать историю наверно самой загадочной и романтичной страны нашего мира.
Уже больше года прошло с тех пор, как растаяли на горизонте паруса корабля, уносящего моих любимых Санечку и Лёнчика. Больше года я изо дня в день поднималась на башню нашего фамильного Замка в надежде увидеть, наконец, в Проливе его белые мачты. И вот вчера истек последний из отпущенных дней ожидания. Санечка, когда уходил, сказал: «Если хочешь, можешь нас подождать. Но не более года». Теперь все. И я, пожалуй, обнародую наконец свою «Летопись…». Пусть узнают, как все было на самом деле.
Познакомились мы с Паниным странно и, если со стороны смотреть, пожалуй, даже романтично. Мне тогда шел девятый год, и я для своих лет была невелика росточком, что не помешало, однако, этим мерзким разбойничьим харям уволочь меня в лес из родного дома. Я орала, кусалась, царапалась, звала маму, хотя ее убили на моих глазах. Куда делся отец, я не видела, а вот братец Савка как-то извернулся, полоснул одного из разбойников кухонным ножом по руке и исчез в кустах.
Что бы со мной тогда сделали, я просто не хотела представлять. Мною овладел просто животный страх и одновременно такая же злость. Мне связали руки и ноги и заткнули рот грязной вонючей тряпкой. Потом меня просто зашвырнули в нашу же телегу и куда-то повезли. Везли долго, я уже и мычать не могла, и слезы все вытекли. Вдруг телега остановилась. К ней подошел некто здоровый, черный, лохматый, задрал на мне рубашку и полез пятерней между ног. Было страшно больно и я замычала, а вокруг заржали. Наверно, это было невероятно смешно.
Хорошо, что кто-то вдруг заорал: «Атаман!», и черный, косматый отвлекся, а потом и совсем исчез. Судя по тишине, которая наступила, с ним исчезли и все остальные разбойники. Но через несколько минут я убедилась, что это не так. Надо мной нависла такая отвратительная физиономия, какая только во сне может привидеться. Правая рука у него была замотана тряпкой, и я узнала того, которого Савка ударил ножом. Разбойник гнусно захихикал, увидев мое положение, и попытался левой рукой перевернуть меня на живот, а я, содрогаясь от омерзения, извернулась и умудрилась попасть ему головой по раненой руке. Разбойник взвыл и ударил меня кулаком в живот. Хорошо, что бил он левой, а то из меня бы и дух вон. А так я задохнулась и только хрипела, сложившись вдвое.
- Эй, Пров, ты поосторожнее там, - раздался второй голос. – Атаман прознает – зарубит.
Первый, все еще подвывая и грязно ругаясь, отошел. И тут, через щели в телеге я увидела, как с краю полянки шевельнулись ветви куста, и там показалось Савкино лицо. А я после удара никак не могла толком вдохнуть и у меня даже мычания не получалось. Хотя умишком я и понимала, что лучше всего внимания разбойников не привлекать. В душе зажглась сумасшедшая надежда, но Савкино лицо, помаячив несколько секунд, пропало. А вместо него, раздвинув кусты, на поляну выбрался почти бесшумно страшный мужик. Высокий, широкоплечий, с какими-то пепельно-русыми лохмами на голове и почему-то ярко-рыжей очень короткой бородой. Рубаха на нем висела клочьями и была вся в кровавых пятнах. В руках мужик держал синевато поблескивающую странную прямую саблю. Он сделал несколько широких скользящих шагов и оказался за телегой и вне поля моего зрения. Следом за ним тенью проскользнул Савка, вооруженный длинным ножом. Послышались два свистящих удара, вскрик и длинный булькающий хрип. Я злобно обрадовалась, понимая, что с разбойниками покончено, и стала изгибаться, шурша соломой, и мычать в своей телеге, чтобы привлечь внимание. Мне это удалось, и я увидела над собой уже знакомую рыжую бороду и глаза. Глаза были совершенно обычными серо-стального цвета, но вот их выражения я не забуду до конца своих дней. В них, казалось, была сосредоточена вся боль, вся жалость этого мира. Это не метафора, мне тогда так и показалось. Я услышала, как с сочным скрипом вонзилась в землю сабля. В следующий момент он одернул мою рубашонку и очень осторожно вынул тряпку изо рта. С минуту наверно я дышала широко раскрытым ртом как выброшенная на берег рыба. А мужик за это время успел перерезать веревки у меня на руках и на ногах.
- Ты кто? – требовательно спросила я заплетающимся еще языком.
Типа, я готова принять от тебя помощь, но сначала обзовись.
- Кто я? – переспросил он, беря меня на руки. – Я Панин. Так сказать, целеустремленный бродяга. Если тебя это устроит.
Я поверила ему сразу и безоговорочно. Ну вот такое у этого человека было свойство. Мало того, я прижалась к его груди и заплакала. Заплакала по маме, по отцу, по своей, пусть и не самой хорошей жизни. От Панина пахло потом, кровью и железом. Как ни странно, но это успокаивало. А еще он на ходу бормотал:
- Не плачь, девочка. Не плачь, маленькая.
И от этого плакалось так сладко, так легко. И вот что странно, - я полюбила этого человека сразу и навсегда. Я полюбила его всем сердцем, всей душой и, наверное, телом. Просто я тогда этого еще не знала. Казалось бы, как может полюбить несмышленая девчонка. Ну, во-первых, мне было примерно восемь с половиной, а моя мать в пятнадцать уже родила Савку, а, во-вторых, скажу без ложной скромности, не такая я была и несмышленая. Это красотой Бог меня обидел, а что же касается ума, то здесь все было как раз наоборот.
