От курсанта СВТКУ до майора ВКС в отставке
Матерям, отцам и их детям, семидесятых годов, посвящается!
«Жизнь – это не те дни, которые прошли, а те, которые запомнились».
Валентин Гафт. Газета «АНТЕННА-ТЕЛЕСЕМЬ»
№4 2010 года.
Открываю, видавший виды, курсантский, а впоследствии и офицерский чемоданчик, цвета пятнистой оранжевой жирафы. Замки еще работают, а вот застёжки и ручка чуть порваны, ну, это ничего, когда-нибудь, может быть, отремонтируем. В нём лежат и давно уже лежат фотографии, альбомы с фотографиями – этими кусочками застывшей и запомнившейся мне моей жизни. Застывшие жизни ребят, с которыми я рос, играл, учился, хулиганил и бедокурил. Мои друзья и товарищи тоже где-то бывали, что-то совершали, служили Родине, геройски погибали, просто погибали и умирали от болезней, просто жили и жили для кого-то и чего-то, которые живут сейчас с нами и жить дальше будут в нашей памяти, в детях и внуках своих.
Еще в седьмом классе мать и отец провели со мной воспитательный курс выбора профессии. Она и он рассказывали про моих дедов, своих отцов и соответственно направляли мои мысли на приобретение военной специальности. Отец хотел, чтобы я выбрал артиллерию. Мать хотела, чтобы меня содержало государство. Очень мне было интересно перебирать и смотреть отцовы фотографии, на которых он был сфотографирован со своими сослуживцами. В армию его взяли, по повестке конечно, в 1947 году, когда ему исполнилось девятнадцать лет. До девятнадцати годов он был на брони в колхозе. Как он объяснял, в колхозе мужиков было, кроме председателя колхоза – однорукого инвалида – еще трое малолетних ребят. Это значит, мой отец был один из троих мужиков. На этих трех мальчишках держалась вся механизация и конный двор колхоза. Естественно пока они не подросли и поняли, что надо не в игры играть, а пахать с утра до ночи на работах в колхозе, чтобы колхоз план давал. А работникам шли в зачет трудодни и в итоге натуроплата = соломой, картошкой, зерном, семечками, овощами, молоком, мясом, шерстью и так далее, то есть, всем тем, что оставалось у колхоза в излишке после сдачи урожая государству по плану. Последним участком работы в колхозе у отца была база МТС. Он с напарником получил от председателя колхоза новенький колесный трактор – универсал Владимирского тракторного завода. Передние управляемые колеса трактора были полностью железные. Железные обода колес на железных же спицах. Ведущие задние колеса тоже были полностью железные, но с косыми грунтозацепами по наружному диаметру обода, чтобы можно было и по рыхлой земле, и по грязи, и по снегу ездить на этом тракторе и не скользить. И вот поздно вечером после очередного прохода при вспашке зяби (земли то есть, на зиму), отец мой подозвал своего напарника, попросил его попахать землю, пока он полежит на травке, отдохнет.
– А то, что-то глаза слипаются – сказал, спрыгнул на землю, отошел к вспаханному участку земли, вышел на край поля и на травке прилёг.
Потом рассказывал, что случилось, и сам удивлялся. Говорит, «спал как убитый, и вдруг сон такой яркий и короткий. Будто бы, немецкие самолеты в небе налетели тучей на бомбёжку Воронежа, а здесь наши истребители вынырнули от солнца. Разгоняют немецкие бомбардировщики – «юнкерсы» и сбивают их один за другим. Но тут, помощь немцам подоспела, ихние «мессершмиты», истребители – охранники бомбардировщиков, по-простому «мессеры», начали наших «яков» отгонять от «юнкерсов». Трескотня от авиационных пушек и вой самолетных двигателей были еле слышны. И, вдруг, говорит, вижу, один наш «як» задымил и полетел к земле. И главное, дымит, и летит прямо на меня. И так это обидно стало, вон, сколько наши сбили «юнкерсов», и они упали далеко от нас, а здесь свой на своих падает. Хочу убежать, а ноги не двигаются. Между тем, вой стремительно приближавшегося подбитого «яка» перерос в громкое потрескивание сгорающей обшивки самолета. Ну, думаю, всё, хана тебе Колян, и торопливо в уме прощаюсь со всей роднёй. Ноги у меня подкосились, и я упал. Тут-то сон и закончился. Неожиданно тихо стало. Слышу, будто мать меня зовет:
– Коля, Коля вставай уже, хватит спать.
А потом грубым мужским голосом:
– Да очнись ты, ядрена вошь, это что ж мне теперь будет?
И трясет меня за плечо. Открываю глаза, вижу своего напарника и спрашиваю его, еще не отойдя от сна:
– А «як» -то где?
– Какой такой «як», – кричит мне напарник,
– Это я на тракторе по тебе проехал, ты хоть живой, а? – И сам меня ощупывает всего, прям как бабу, какую.
Оттолкнул я его руки, встал на ноги и теперь уж сам себя охлопал и по спине, и по рукам, и по голове, и по ногам. Чувствую что-то липкое на одной штанине, потом понял, кровь это.
– Вот – говорю,
– Штанину мне порвал и шкурку с лодыжки содрал до крови.
И попрыгал на ногах, кости вроде все целые и нигде не болят. Напарник уже на траве сидел и смотрел, как я прыгаю. Потом сам прыгать стал, похлопывать меня по плечам и приговаривать:
– Ну, ты даёшь, ну, ты даёшь!
Оказывается, мой напарник – то весь оставшийся клинышек зяби вспахал и, выйдя на край поля, поехал к моей лёжке. А сам – то на последнем заходе тоже носом клевал. И тута клюнул. А открыл глаза, и меня, задавленного, увидал под колесами. Чуть отъехал, заглушил трактор и ну, давай, меня тормошить, в чувство приводить. Потом, как мы с ним окончательно проснулись и глянули на то место, где я спал, а он меня переехал, то увидели следы трактора, которые проходили по вспаханному полю, и только левой стороной прошли над моими ногами. А ноги мои, после моих поворотов и разворотов на «мягкой постельке» легли, аккурат, в запашные борозды края поля. Поэтому я и почувствовал только легкое давление на ноги, когда переднее левое колесо проехало по ним, а когда заднее колесо наехало на мои многострадальные ноги, то они попали между грунтозацепами колеса, которые не провалились на сухой твёрдой земле, и как – будто перешагнули через меня, и содрали кожу с лодыжки». В этом месте рассказа отец многозначительно обводил всех слушателей вопросительным взглядом, типа спрашивайте, а то потом будет поздно, и если вопросов не возникало, многозначительно поднимал указательный палец правой руки и радостно сообщал нам, что вот так он родился второй раз. Так как мой отец был самым младшим сыном в семье Кокина Михаила и своей матери, моей бабушки Анисьи, то во время войны он в семье оставался единственным мужчиной. Всех мужиков призвали на войну. И деда Мишу, в пехоту на Волховский фронт. Там он и погиб, подорвавшись на мине. Пусть земля ему будет пухом и вечная память ему, нашему защитнику. Старший брат отца, мой дядя Вася с честью отвоевал всю войну и пришел домой в деревню Криуша Воронежского района после разгрома Квантунской Армии на Дальнем Востоке. Средний брат отца, забыл я, как его зовут, с войны так и не вернулся. У бабушки осталось только извещение, что Ваш сын пропал без вести под Ленинградом. Сколько потом отец не искал его по военным архивам, сколько ни писал в Министерство Обороны, ответ был один и тот же – пропал без вести. Еще один средний брат отца погиб на войне, приходила похоронка. Тоже вечная память ему! Сестра отца Мария после войны вышла замуж и переехала жить в Одессу. Забрали отца в армию и сразу направили в ГСВГ, в город Вюнсдорф. Там он прошел обучение в артиллерийской учебке. Получил младшего сержанта артиллерии. Когда имел уже чин старшего сержанта и должность замкомвзвода артдивизиона, познакомился с земляком – младшим сержантом Брянкиным Александром Николаевичем, только что прибывшим из учебной артиллерийской части на должность командира отделения ВУДа (взвода управления дивизиона). В дальнейшем неоднократно ездили вместе в отпуска на родину, один в Воронеж, другой в Тамбов. В этих отпусках младший Брянкин А. Н. и познакомил свою старшую сестру Раису (мою маму) с моим отцом Кокиным Николаем Михайловичем. У моей матери в семье, кроме двух сестер, мужиков было двое – это дядя Шура и её отец, мой дед по матери Брянкин Николай Николаевич. Он в звании старшего лейтенанта и в должности командира танкового взвода погиб под Сталинградом, сгорел в танке, как было написано в похоронке. Так, наверное, было надо – грудью защищать своих родных и близких, свою Родину, жертвуя свою жизнь для продолжения жизни своих детей и семьи. Вечная память погибшим на войне и спасшим нас от порабощения фашистами!!! Под влиянием всех родительских рассказов и патриотических настроений того времени (холодная война между СССР и капиталистическими странами не только продолжалась, но и усиливалась), я с мамой в феврале тысяча девятьсот семьдесят первого года прошел медицинскую комиссию для поступления в суворовское училище в городе Ленинграде. Из школьных и уличных друзей меня в моих начинаниях никто не поддержал, и я по окончании восьмого класса, с собранными в военкомате документами и в сопровождении отца убыл в город Ленинград. Ехали на поезде с Тамбова с пересадкой в Москве. Это мне не запомнилось. Запомнилось прибытие в Ленинград, красивый город. Он поразил меня своей чистотой, зеленым морем деревьев, травы и цветов и, конечно, воздухом. Воздух был необыкновенным, волнующим и многообещающим. Поэтому я прибыл с отцом в суворовское училище с хорошим расположением духа. И первые два экзамена по математике и физической культуре сдал на «отлично». Военная форма суворовцев мне очень понравилась. Не знаю почему, но отец после сданных мною двух экзаменов, уехал домой. Сказал, что его ждут на работе, а ты Олег, то есть я, справишься теперь и один. Я не справился. Получил две двойки по оставшимся экзаменам и в канцелярии роты мне вручили обратные проездные документы домой еще с одним провалившимся из Тамбова. До отбоя я просидел на чердаке учебного корпуса, сильно переживая данный факт непоступления в училище, глотая злые слёзы от обиды на всех и вся. Так мы с тамбовским мальчиком и поехали вдвоем назад несолоно хлебавши. Выйдя из расположения суворовского училища следующим вечером, на трамвае добрались до вокзала, купили билеты и до отправления поезда где – то около часа сидели на лавочках в привокзальном сквере. Смотрели, как целуются влюбленные парочки. Смотрели на Неву поверх каменных парапетов. До сих пор грусть, тоска одолевают, что не пришлось жить и учиться в таком красивом городе. Городе всяческих доблестей. Городе-Герое Ленинграде.
