Эсфирь Коблер - От рассвета до заката. Рассказы

© Эсфирь Коблер, 2018

ISBN 978-5-4485-4142-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных – они поймут.

По обыкновению людей старых или совсем измученных и больных, я часто сижу у окна и наблюдаю за ритмом неба, природы. С книгой, с компьютером ли, но сижу у окна и смотрю. Необыкновенная, как всё в природе, красота поражает меня своей периодичной изменчивостью.

Летом рано-рано вспыхивает заря – яркая, розовая, пронизанная ещё тёмными облаками, но и золотистыми нитями, разгорается, охватывает всё небо, а потом как-то сразу – жаркое солнце. Начинается долгий летний день. Солнце почти не уходит с неба. Часто после дождя раскрывается во всей своей красоте двойная круговая радуга. И всё это над моей головой, в моём дворе. Почти у меня дома.

Летом луна приходит ненадолго. Проходит небольшой круг и исчезает. Летом торжествуют звёзды. В русской литературе, обратите внимание, в отличие от европейской, ночное небо – это звёзды летом. Луна только зимой. Хотя, казалось бы, и зимой в чистом морозном небе сияют звёзды. Но луна зимой долгая, всю длинную зимнюю ночь. Она не просто заглядывает мне в окно, она заходит в комнату, мешает спать.

Сидя у окна, я вновь научилась встречать рассвет, читать летом по лёгким голубовато-пепельным облакам, слушать музыку звёзд, чувствовать притяжение луны.

Я с новой силой ощутила: Земля – Божий сад, а всё живое – Его цветы. Только мы, люди, – однодневки. Пришла моя пора смириться с этим.

Снилось мне.

В Хайфе над морем на вершине горы – а весь город – это горы и спуски к морю, – на вершине горы стоит беседка в китайском стиле. Лёгкая, с остроконечной крышей, как соломенная вьетнамская шляпа, она вся вырезана из дерева и покрашена в золотой цвет. Только два дракона, украшающие крышу, выкрашены в красный, ярко-красный цвет, а скамьи, полукругом вписанные в беседку, полированы, как натуральное дерево. Если знать, как мало в Израиле дерева, как странно выглядит беседка в китайском стиле в Хайфе над морем, то понятно, что она уникальна.

Мы, я и мой друг, сидим в беседке, читаем друг другу какие-то листки, записки, редактуру; спорим, разговариваем и дышим этим прозрачным воздухом в Хайфе у моря. Я не знаю, что мы пишем и о чём говорим, но мы очень счастливы в Хайфе у моря. Потом он встаёт и говорит:

– Надо смести листья с дорожки.

Мы спускаемся с вершины по асфальтированной дорожке чуть ниже к берегу, и он железной метлой разметает почти российские опавшие огромные золотые и красные листья клёна, но сметает их так, чтобы они ложились вдоль дорожки, образуя красочный ковёр.

Потом мы останавливаемся под японской сосной, которая чуть выше нас и растёт не ввысь, а вширь, раскинув свои ветви с зелёными иглами над нашими головами. Мы стоим под японской сосной в Хайфе у моря. Он опирается на свою железную метлу, а я на его руку, и мы смотрим вдаль. Смотрим туда, где синее безмятежное море сливается с голубым безмятежным небом. Мы наслаждаемся воздухом, красотой, покоем. Мы счастливы в Хайфе у моря. Мы единое целое в этой красоте.

Стоя под японской сосной в Хайфе у моря, наслаждаясь красотой, мы понимаем: красота не спасёт мир, но она спасёт нас, спасёт нас любовью.

Володя Тучков учился со мной в одном классе… Нет.

Я и Володя Тучков учились в одном классе. Опять не так.

С известным писателем Володей Тучковым мы учились в одном классе.

Вернее, учились вместе с седьмого класса. Двух девочек, отличницу и умницу Лизу, мою подружку, и меня перевели в параллельный класс для «усиления успеваемости». Мы недолго переживали. В классе нас встретили с таким радушием, что оставалось только радоваться неожиданным переменам в судьбе. Особенную симпатию выказывали нам ребята с водокачки. Девочки в основном.

Надо сказать, что в классе, как и во всей школе, было три категории учеников. Водокачка – это место, где начинался старинный Екатерининский водопровод и откуда вода долгое время подавалась в Кремль, так была она хороша. Там проживали братья Тучковы, двоюродные – Борис и Владимир, Толик Гершман и несколько девочек, очень славных и умненьких. Затем были дети из посёлка Тайнинка, жившие в частных домах. В основном это старые частные дома, в двадцатые-тридцатые годы построенные евреями, к коим принадлежала и моя семья. Между двумя станциями – Тайнинской и Перловской – ещё до революции стояла синагога, которая тихо умерла во времена моей юности, когда евреи стали уезжать. Теперь на месте евреев живут азербайджанцы и чеченцы.

И третья категория учеников – дети рабочих бараков. Кроме Лизы, дружила я больше всего с девочками из бараков. Они жили очень тяжело, но так хотели вырваться из нищеты, так много занимались, да и Господь не обделил их умом и красотой. И красотой душевной тоже. Они вырвались из бараков и многого достигли.

Но вот о Володе. Мы друг на друга не обращали внимания все годы учёбы. Почему-то когда весь класс собирался у меня, мальчиков с водокачки не было. Да и в школе мы не общались.

Предметом моего интереса был исключительно Толик Гершман. Высокий, яркий, умный. Многие девочки вздыхали по нему. Я не была в него влюблена, но очень ему симпатизировала, а он даже не смотрел на меня. Он был, наверное, класса с восьмого влюблён в первую красавицу школы – она училась в том классе, откуда меня перевели, – Нину Солдатенко. Статная, и как говорят, «черноброва, черноглаза, кровь с молоком». Ей бы Аксинью в «Тихом Доне» играть. Разве я, серая мышка, ей соперница?! Толик долго ухаживал за ней и как ухаживал! Тогда появилась песня «Миллион алых роз». Однажды весной Толик Гершман купил сотни алых роз и ранним утром разбросал их под окном своей красавицы. Кажется, она осталась равнодушной.

Хорошо помню этот свежий яркий, весь сияющий «голубым и зелёным» весенний день. Он запомнился мне по другим, личным причинам. Но дополненный рассказом о столь красивой любви, он стал для меня ещё ярче.

Учился Толик легко, свободно, даже красиво. Он просто мгновенно схватывал всё, что объясняли в школе, домашними заданиями голову себе не морочил. К сожалению, судьба Толика Гершмана сложилась грустно. Вместо института пошёл в мясники, спился и рано умер. Есть категория еврейских мальчиков, которые хотят быть «как все», начинают отчаянно пить, особенно в богемной среде, и быстро умирают. Гены не те. Я знала только одного такого мальчика, который состоялся как поэт, писатель и певец и прожил вполне до срока среднестатистического российского мужчины. Это замечательный бард, поэт, прозаик, переводчик Марик Фрейдкин. Пил он феноменально. Мог выпить один две-три бутылки водки, оставаясь совершенно трезвым, а потом всех пьяных развозил по домам. Но, правда, и умер он от цирроза печени.