Мне болеть нельзя! Потому что сразу же выясняется, что я не только болеть, я и лечиться-то не умею!
Бывалые пациенты поймут, о чём это я…
Что с народом делают мои сопли?!
Все маниакально норовят впихнуть в меня что-нибудь невпихуемое. И как бы соревнуются друг с другом в экзотичности средства.
Самые близкие, очевидно, любя, просто смешивают меня с грязью.
«Бездельник! Отлыниватель! Слабак!» – это самые ласковые эпитеты после моего третьего чиха.
Нельзя мне болеть!
Да пробовал я на чихе затыкать все выхлопные отверстия… Откуда-то сразу многоголосие… Сраму не оберёшься… Никак нельзя болеть!
Ребята! Я не про срамные болезни говорю! По сю пору Бог миловал!
Я про самые народные говорю… ОРЗ-фарингиты… Ими тоже нельзя болеть!
Настоек понатащили, как на фронтовой госпиталь! «Товарищи, – слабеющим голосом спрашивал я, – а не на спирту лекарства бывают?!»
От тёщи средство принимать побаиваюсь… Может когда обидел… Опасно для здоровья мне болеть…
Двоюродный дядя жены, фронтовик-орденоносец, принёс тёмную пол-литру, запечатанную тряпицей на манер коктейля Молотова. Я тогда подумал, ну, кончились у фашистов танки! Не хватило ему!
«Я в таком все свои ордена и медали обмывал! Не может не помочь! Для последнего своего часа берёг! Но тебе щас нужней!»
Из уваженьица… На двоих… Ничего так, спиртец фронтовой…
Сосед по старой квартире всё норовил накапать мне в нос нечто сверхвонючее. Что-то мне показалось тогда, что это у него после травли тараканов осталось… Теперь понятно, что мне нельзя болеть?!
«Йога!» – с порога рубанула незабытая однокашница. «Хатха! Поза – выдох дракона!» «Добить хочешь!» «Ты пойми, – взмолился я, – после всех этих настоек у меня получится огнедышащий дракон! На полсекунды…»
Журналюга-востоковед! Ну, свой же в доску! Так и этот притащил заспиртованную змею! Я думал, попугать хочет. Нет, говорит, пей!
Коллеги по работе пришли… Шутники… Где они взяли такой шприц, как у Моргунова в «Операции «Ы» в заднице качался?!
Вызывали какого-то китайца с иголками… Подозрительный какой-то китаец… На нашего казаха похож… Не дался я ему…
«Ну, вот же написано: проходит обычно за семь дней!» – однажды завопил я. «Всё! Я здоров!»
«А чего же тогда гундосишь?! – цепко держала меня эта мафия. «Яйцами нос греть не пробовал?»
«Пробовал! Недотягиваюсь!»
Я откровенно хамил. Практически затравленно. В жалкой попытке на сочувствие.
Мне прощали всё!
Я никогда не был злопамятным. Но память у меня хорошая, и после такого глумления она становилась на короткое время злой.
Я никак не мог понять, о чём думают люди на больничном, сутками валяясь с загадочным лицом в постели?!
Теперь я понял: о мести!
Я брошу всё!
Я завалю вас сушёными жабами и настойкой на мухоморах!
Я полечу к людоедам и притащу вам самого свирепого шамана!
Я найду для вас ведёрный шприц!
Вы у меня египетской мумии завидовать будете!
Сладкая штука – месть… Если бы потом это всё во сне не городилось…
Пока всё не станет на свои места…
Нельзя мне болеть! Опасно для жизни!
Личная жизнь Крученковой Кати
Личная жизнь Крученковой Кати не складывалась. Ни с какого боку. Росточку небольшого, аппетит хороший. Наивная. Неудачный первый сексуальный опыт. Бухгалтерский техникум, опять же. Тот как ушёл в армию, так до сих пор и воюет. Везде.
Говорят, слепые лучше других слышат, а глухие – запахи острее чуют. Катерина любила петь. Всё подряд. С чувством пела, в образ входила. С жестикуляцией.
«Ты погоди малость, Кать, – говаривал бывало брат Лёшка, – дай я на работу уйду!» Далёкий от искусства был человек. Пахарь. Мать улыбалась: «Бабка Лиза любительница была!»
В райцентре Брянской области со скучным и дремучим названием на глазах хирела не только культурная жизнь. Поэтому жизнерадостный талант Крученковой Кати имел мало шансов быть востребованным. А с ним – и личная жизнь Кати.
«Да, что ж такое, – в сердцах вырывалось бывало у Катерины, – рядом, в Беларуси все поют! Спевки, слёты, художественная самодеятельность! Ну, такой же народ! Говорят, не такие богатые, как мы, а на костюмы деньги находят! А тут ДК торгашам отдали, райбиблиотека на ладан дышит. Вот телевизор дурацкий да соцсети туповатые – это теперь культура!»
Катя с трудом понимала, куда теперь катится жизнь. Кто всем этим руководит, от кого всё зависит?! И что же они там ничего не видят! И всё чаще в мозгу проносилась мысль: не видят! Она даже не знала, к кому и обратиться…
Ну, пусть: они поумней, и производством, и культурой заправляют. А где всё это?! И производство, и культура?! В их райцентре – ни того, ни другого.
Она пробовала справиться у брата. У директора своего. Одному жениться приспело, другой – весь в махинациях и комбинациях, вечно на грани выживания. С выпученными глазами. Говорят, лучше жить стали. Ну, как же лучше-то, если никто не поёт?!
Только с братовой женой-белорусочкой общий язык нашли, ей уже рожать пора… Опять наперекосяк пошло: ребёночек выжил, невестка – в коме… Врачи ничего не обещали. Попа привозили. Поп сказал: «Песни ей пой…»
И Катя пела. Выразительно, с жестикуляцией.
Обшарпанная райбольница песням из реанимации поначалу дивилась, потом, узнавши ситуацию, попривыкла. Вроде, и халаты застиранные, и кровати допотопные не так уж и заметны стали…
Однажды заснувшую было Катю кто-то потянул за рукав. Встрепенулась. Ясные, усталые, добрые глаза невестки: «Кать, спой, а?»
«Золото, а нэ дэвушк!» – говорил о Кате главврач кавказской национальности. «Сын прыэдет, я их пазнакомлу! Они спаюцца!»
Личная жизнь Крученковой Кати принимала иной оборот…
Учился Соловей легко… На «удовлетворительно». Точнее, на 2.5… И полбалла все «доценты с кандидатами» добавляли ему за весёлый нрав, постоянную несусветную расхристанность, безобидность и пронырливость…
Просто они знали, что из него получится нормальный прораб, жизнь доучит…
Соловей везде был «свой»… Даже декан был уверен, что фамилия этого обормота Соловей, а не Соловьёв…
Он был «свой» даже на женском этаже.
Пока этот этаж не подсунул ему свинью…
Точнее, журавля Жору, которого сердобольные студентки, подраненного, привезли в общагу с практики. На долечивание…
Жора сразу перехватил у Соловья славу всеобщего любимца, чем вызвал у того косые от ревности взгляды.
Жоре Соловей тоже как-то сразу не глянулся. Стучал клювом, топал длинными ногами, всё такое…
Жора, как комендант, важно расхаживал по коридорам, цокал когтями по полу, а все норовили угостить его чем-нибудь вкусным…
И всё бы ничего, да только от обильного харча Жора и помёт свой стал выделять активнее. Было заметно, что сердобольные студентки на такую Жорину подлянку совсем не рассчитывали… Но!
Коллективным разумом будущие профи решили таки проблемку персонального клозета для Жоры. В виде большого пакета, подвешенного сзади на помочах через крылья…
