Гудели… гудели и клокотали пробуждающиеся весенние звуки. Апрель безумствовал, разливаясь громадными лужами прямо посреди мостовой, ручьями тёк вдоль тротуаров, багровыми штрихами резал пепельно-голубое небо, ещё по-зимнему бледное и холодное.
Мерно чеканя шаг, Долганов шёл по Ремесленному валу мимо добротно отреставрированных старинных зданий. Одет он был как-то нарочито невзрачно, словно специально хотел подчеркнуть своё безразличие ко всему внешнему. Но, несмотря на это, его облик сразу обращал на себя внимание. Худоба и густые волосы до плеч создавали впечатление поэтической натуры, но в то же время во всех его движениях ощущалась точность, симметрия и внутренняя мобилизация какого-то почти военного свойства.
Когда наш герой проходил мимо входа в магазин «Культтовары», двое немолодых мужчин с портфелями, стоящих под козырьком автобусной остановки на противоположной стороне улицы, проводили его глазами.
– Долганов… – прокомментировал первый с какой-то особой многозначительностью.
– Сын генерала? – уточнил второй.
Первый столь же многозначительно кивнул.
– Кажется, он юрист? Адвокатом работает? – продолжал расспрашивать второй.
Собеседник поглядел на него таинственным взглядом, в котором явно просматривалось жгучее нетерпение, какое подчас охватывает завзятых разносчиков сплетен при встрече с потенциальным слушателем.
– А вы что… ничего не знаете?
– А что такое? Я в ваших краях уже лет пять как не был…
Выдержав интригующую паузу, первый чуть наклонился к уху второго и принялся что-то энергично ему нашёптывать.
А Долганов тем временем свернул в арку громоздкого здания эпохи «излишеств в архитектуре», над которой белым по красному кумачу было выведено: 1945–1975.
Двор квадратный, сквозной. Миниатюрные балкончики над окнами высоких первых этажей кокетливо подаются вперёд своими изогнутыми формами. Но их лёгкие, парящие силуэты искажены всевозможным содержимым, загромождающим их скудную площадь: лыжи, санки, велосипед колесом кверху, плотные ряды влажного белья на верёвках, горшки для цветов. И всё помещается, для всего практичный хозяин нашёл место. Прерывисто погромыхивают кабинки лифтов, курсирующие вверх и вниз в приставных наружных шахтах, обтянутых металлической сеткой. Откуда-то сверху доносится жужжание дрели, сливаясь с другими умиротворяющими звуками городского быта, столь привычными для горожанина.
И из этого тихого уголка, сделав ещё пару шагов, вы попадаете на Большую рыночную площадь – ядро старого города, где с утра до позднего вечера не иссякают потоки гуляющих.
Щёлкают фотоаппараты, фиксируя золочёные купола, порталы, скульптуры на фасадах, мелкие башенки и плетёные ограды.
Бесспорной доминантой в северной части площади возвышается краснокирпичное сооружение в псевдорусском стиле, где с середины 1950-х годов обитает обком партии и облисполком. В восточной части его архитектурным мотивам вторит кирпичное здание чуть поскромнее, занимаемое центральной библиотекой, у входа в которую толпятся немецкие туристы и по команде юной гидши усердно вращают головами.
Проходя мимо, Долганов неодобрительно покосился в их сторону, не выражая и тени гостеприимства.
В Узорном переулке часть домов перетянута строительными лесами. С тех пор как Околицк стал одним из пунктов самых популярных экскурсионных маршрутов, тема «масштабной реставрации» не сходит со страниц областных газет. Время от времени где-то возникают ограждения с указателями обхода; для местных жителей это стало привычным неудобством.
Долганов петлял дворами ещё минут семь, демонстрируя хорошее знание местности, и наконец оказался на улице Анны Алексеевой, с южной стороны отделявшей старый город от ближайших окраин.
Антураж здесь был уже не такой живописный: ветхие деревянные домишки, грязные бараки, разбитые урны. Но по-своему жизнь кипела и здесь.
Из широко распахнутых окон рюмочной то и дело высовывались посетители, извергая клубы табачного дыма. Аппетитно пахло солянкой. Звучали громкие голоса, хохот, звон посуды и ругань поварих. А возле входа, переминаясь с ноги на ногу, стояли трое мужиков – в ватниках и кепках, с папиросами в зубах. Надутые от пива и недовольства жизнью, они шныряли глазами по сторонам, безнадёжно ища хоть каких-нибудь новых впечатлений. Увидев Долганова, все трое насторожились. Лицо незнакомца выражало совсем не то, что их собственные лица, и видел он явно не то, что видят они, а нечто совсем другое, им неведомое и непонятное…
Подозрительное любопытство с налётом зависти овладело разом всей компанией скучающих наблюдателей.
– Слышь, ты… тилиденция… закурить не найдётся?
– Да ладно, пусть живёт…
Не обратив внимания, Долганов проследовал дальше. Вдали показалась очередь, которая тянулась вдоль стены и сворачивала за угол. Безразлично глядя перед собой и слегка покачиваясь, люди продвигались вперёд мелкими шажками. Иногда очередь останавливалась надолго, и люди стояли молча, с обречённой покорностью.
– Это что, всё за хлебом? – спросил Долганов молодую женщину в платке.
– Да не, это в бакалею, – без особой охоты ответила она, не поднимая глаз. – Гречку дают, ядрицу, два кило в руки. А хлеб это ты вон тудыкася, – махнула она в сторону угла. – Там у них очередь другая.
– Да в хлебном тоже полно, – добавил кто-то из впередистоящих. – Конфеты шоколадные выбросили, а очередь одна.
«Выбросить» на жаргоне советского покупателя неизменно означало «выложить на прилавок для продажи». Вероятно, такой оттенок значения возник в связи с тем, что продавцы нередко вываливали дефицитные товары на прилавок огромными партиями, зная, что все они тотчас же будут подхвачены натренированными руками ловцов дефицита.
Долганов приблизился к углу и остановился. Две очереди стояли по правую сторону улицы, завершаясь далеко впереди, возле жёлтого двухэтажного здания, маленькая дверца которого была придавлена тяжёлыми буквами: Ленин с нами!
Долганов взглянул на часы. Поразмыслил. И повернул назад.
Когда он приближался к рюмочной, мужиков было уже не трое, а пятеро, и количество алкоголя в их крови тоже заметно увеличилось.
– Слышь, учёный, теорему расскажи!
От взрыва дружного гогота собеседники аж закачались. Один из них, сражённый столь острым юмором, даже прослезился. Но Долганов по-прежнему воспринимал их не столько как угрозу, сколько как помеху. Не говоря ни слова, он снова спокойно прошёл мимо. Но тут из компании выделился одутловатый приземистый мужик и, догнав его, грубо схватил за рукав.
– Не уважаешь, да?
Долганов не сопротивлялся, а лишь небрежно покосился в сторону оппонента.
– Руку убери.
Вдруг на его лице, выражавшем задумчивое спокойствие, появились грубоватые оттенки. Глаза зловеще заблестели и вонзились в мужика, приковав его к месту, словно не глаза смотрят на него, а два пулемётных дула.
