Окружённый ночной тишиной, на зелёном ковре молодых трав, лежал дождевой червячок, подложив для удобства под голову хвост и глядел очарованно в небо. "Когда-то давно кто-то очень большою рукой изловил миллион светлячков. А потом посадил их в огромную чёрную банку. Поэтому не улетают − прижались носами к стеклянному донышку, видно тоскуют, да смотрят ночами на нас, на свободных." А ночи в преддверии лета прозрачные звёздные тихие, слышатся лишь временами размеренные и глубокие вдохи и выдохи спящего леса, ласкающие травы то тёплым, то свежим ветром. "Вот если бы только умел, полетел бы на небо, открыл эту банку, и всех бы их освободил." Рой любил здесь бывать по ночам и глядеть в небеса, поднимаясь на крыльях фантазии за облака, и танцующий там, среди звёзд, он на время терял ощущение своего тела, не помнил о прошлом, не думал о будущем, и забывал кто он есть.
– Ты с ума сошёл? − резко ворвался в затылок взволнованный голос отца, распугав мысли, – На самом видном месте!
Рой всегда умудрялся исчезнуть из дома беззвучно, дождавшись, когда Генри крепко уснёт и всегда так же тихо за час до зари возвращался − никто и не подозревал о его полуночных прогулках. Однако, сегодня всё вышло не так и отец застал сына врасплох. Всю дорогу домой он тревожно прислушивался, то и дело принюхивался частыми и короткими вдохами, косо бросая на мальчика хлёсткие взгляды. Рой чувствовал их своей кожей, буквально как брошенные в него камни, которые он подбирал раз за разом и нёс виновато, и делалось на душе всё тяжелей.
Генри всё понимал. Понимал, что не сможет его защитить от опасности. У дождевых червей нет ничего против хищника: ни быстрых лап, ни зубов, ни когтей, нету панциря, где можно спрятаться, и никакой маскировки. Беда им грозит отовсюду: от птиц и от рыб, от ежей и от ящериц, жаб и кротов; в небесах и в воде, под землёй, на земле − каждый думает: "Эх, заморить бы сейчас червячка". Генри всё понимал. Но стремился всегда быть поблизости. Да, он не сможет спасти сына, но сможет дать ему немного времени. Он думал так: "Если встретимся с хищником − брошусь ему в ноги первым. Пока мною заняты, у Роя будет возможность уйти". Стараясь двигаться бесшумно, он замечал каждую палочку, отодвигал и поднимал травинки и пропускал сына вперёд, затем ровнялся с ним и вновь опережал, не прекращая каждый миг оглядываться на него с готовностью в любой момент прикрыть собой. Дом был не так уж далеко – на глубине в рабочие дни Генри проходил гораздо большие дистанции, но здесь дорога, затуманенная страхом и тревогой, растянулась в трое. В столбиках лунного света парили сонные пылинки и Генри, держась тени, искал выход из этого лабиринта, напряжённый как струна бельевой верёвки, на которой висит огромная ответственность. Опустившись в след за сыном в родной подземный коридор, он наконец-то выдохнул, сошедшим с ветра парусом, а мальчик замер в ожидании бури. Сначала он хотел ругаться: "Ведь надо преподать урок! Ведь эта выходка могла нам стоить жизни!" Впечатанный в черную стену, он стал искать в себе хоть каплю ярости, но не нашёл. Глядя в огромные блестящие глаза своего сына, он вдруг почувствовал, как у него внутри трещащая, упругая, предельно напряжённая верёвка звонко лопнула, как сорвалось с неё и полетело вниз тяжёлое большое одеяло и с головой его накрыло тёплой нежностью и радостью о том, что этот мальчик − его сын − здесь, перед ним и невредим и цел. И радость эта засияла так невыносимо ярко, так громко зазвенела в голове, что он зажмурился и крепко-крепко обнял Роя, прижав его к своей груди, и не желая ни минуты тратить на нравоучения.
"Что если эта самая минута − наша последняя?"
Предвкушая рассвет небо плавно меняет тона, становясь каждый миг на ступеньку светлей. Только самый чувствительный глаз отличит эти маленькие изменения. Если внимательно слушать, то можно поймать тихий шелест листвы, птичий шёпот за ним, нарастающее стрекотанье смычков, колыхание воздуха в только расправленных крыльях. Как будто артисты готовятся к праздничному выступлению: вот музыканты настраивают инструменты в разлад, извлекая несвязные звуки; а это певцы, распеваясь покашливают; вот танцоры растягивают свои связки; и зрители, что неспеша собираются, шепчутся, двигают стулья и вот, наконец, занимают свои места. Все замирают на миг, словно соединяясь в одно, а затем направляют свои взоры за горизонт. Трёхминутная пауза и посмотрите-ка, вот они: первые брызги лучей летят прямо в глаза. И все делают глубокий вдох, чтобы как можно больше вобрать в себя этого света. На выдохе с неба уже льётся дивная песня горячего солнца − торжественная и живая. Пускаются в пляс над цветочными россыпями разноцветные бабочки; а на земле, в тени стеблей и листьев подыгрывает им оркестр кузнечиков-скрипачей; а над землёю, ликующий разноголосый разносится птичий хор − и всё созвучно солнечной мелодии, всё с нею в лад, с нею в такт. А касаясь земли, эта музыка света в момент обращается благословенным теплом, проникая всё глубже и глубже, волнами затапливает почву, радует и согревает её. В это самое время усердный народ дождевых червяков принимается за свой незримый, но значимый труд. Каждый день покидают они свои норы и вьют под землёй сотни многометровых узоров тоннелей и штолен, ходов-коридоров, и цель их одна: разрыхлить и удобрить слой луговой почвы.
"Сынок, такова наша роль." − говорит Генри и покрывает густой удобряющей смесью ветвистые бледные корни цветов. "КОРНИ − это (с особенным трепетом произнося это слово, он гладит их бережно) самое главное, Рой, это сердце растения. Больше, чем сердце − корнями они пьют, едят, дышат, думают и говорят меж собой, заплетаясь в единую сеть. Посмотри-ка сюда! Это Белая Дрёма, малыш. Она дружит со звёздами и распускается лишь по ночам, а днём дремлет, укутав бутоны в белёсые лепестки, словно младенцев. Гляди-ка, а тут − Погремок, он хранит семена будто в маленьких сумочках, там они зреют и сохнут, а после шумят да гремят на забаву ветрам. А вот здесь − Колокольчик. Он знаешь какой осторожный? Как только почует ненастье, так голову клонит пониже – вот как бережётся." Рой смотрит на папу внимательно и восхищённо: "Какое же, всё-таки, счастье − принять себя так благодарно, свой смысл и предназначение, осознавая его важность и не желая иного". “А там вон, за деревом, − Генри прищурил один глаз прикидывая в уме что-то, − корней 20 Клевера. Так это самый у нас медоносный цветок на лугу, и о нём позаботиться надо особенно, ясно?” Мальчишка кивнул и отец, подмигнув ему начал буравить тоннель. Вскоре хвост Генри скрылся внутри. Рой отправился следом. Он чувствовал себя спокойно за папиной крепкой спиной. На душе почти не оставалось сомнений, что жизнь − это просто движение вдоль по тоннелю, которое он совершит по стопам своих предков.
