Впервые за многие годы я вновь встречаю гостей. Перед моим облупленным фасадом припарковано с дюжину черных блестящих машин, из которых выходят одетые в черное люди. Но не стоит заблуждаться по поводу их мрачной одеждой, они приехали не на похороны моего последнего хозяина Френсиса Амери. Настроение у них явно приподнятое. Мужчины широко улыбаются, обмениваются рукопожатиями и дружественно похлопывают друг друга по спинам, женщины приветствуют друг друга поцелуями в воздух, едва касаясь друг друга щеками, обмениваются последними новостями и сплетнями, наслаждаясь обществом друг друга. Я рад всех их видеть. Давно я не чувствовал себя таким живым. Как в старые добрые времена.
Последним к этим людям присоединяется невысокий пожилой мужчина в очках. Я знаю этого человека. Это Дэвин Фосс – юрист и нотариус. И по совместительству – старый друг моего почившего хозяина. В одной руке он держит потрепанный дипломат, а другой рукой прижимает к груди толстую папку с бумагами. Дамы и господа, собравшиеся перед входом, разом замолкают и все как по команде поворачивают свои головы в сторону этого неприметного мужчины. С их лиц мгновенно падают пластмассовые улыбки, уступая место более привычным для них, напряженным, минам. Они смотрят на него как маленькие дети в ожидании подарков в Рождественское утро. Пожилой мужчина тихо приветствует собравшихся, достает из своего дипломата связку ключей и пытается открыть мои широкие двухстворчатые двери. Маленькому человеку стоит большого труда открыть их, потому что они отвыкли от гостей и не желают впускать чужаков. Выгоревшая на солнце краска неопределенного цвета давно облупилась, обнажая слои предыдущих окрашиваний. Дерево высохло и местами покрылось трещинами. В левую створку вставлена пестрая потускневшая мозаика, которая весьма искусно изображает павлина, сидящего на ветке. Во вторую створку также была вставлена мозаика с таким же павлином только в зеркальном отражении. Но она не дожила до этого дня. Вместо неё там стоит кусок фанеры, небрежно прикрепленный чей—то нетвердой рукой. Мне очень стыдно за то, как я выгляжу теперь, но что я могу поделать?
Маленький мужчина комично дергает дверную ручку, энергично поворачивает ключ в замочной скважине в разные стороны, даже наваливается своим худым плечом, будто пытается её выломать. Но старая дверь не поддаётся напору тщедушного старичка. Один из гостей, крупный мужчина среднего возраста с выпирающим из делового пиджака животом, раздраженно отодвигает старика в сторону и, приложив весь свой немалый вес, ломает мою последнюю оборону. Слышится хруст сухого дерева. Разбуженные от многолетнего сна, двери неохотно отзываются резким скрипом. Гости морщатся от этого звука. Я выдыхаю, обдав гостей несвежим дыханием. Мне снова очень стыдно, но разве я виноват, что некому было открыть окна и проветрить мои старые внутренности?
Крупный мужчина по—хозяйски шагает внутрь – он мне не нравится, хотя мне кажется, я его помню… Маленький человек следует за ним. Дамы и господа поспешно протискиваются внутрь.
Но только сейчас я замечаю, что за происходящим наблюдает молодой человек, стоящий в тени высокого дуба. Свежая весенняя листва покачивается на легком ветру и бросает зеленую тень на его лицо и фигуру, из—за чего издалека кажется, что он одет в военную форму защитного цвета. На самом деле он одет в серый костюм, слишком большой для него, будто с чужого плеча. Галстук ослаблен и вяло весит на худой шее. Он стоит, облокотившись спиной о дерево, периодически глубоко затягиваясь сигаретой. Что—то в его фигуре и движениях мне кажется знакомым, но я не могу понять кто это…
После того как я втягиваю гостей внутрь одним могучим вдохом, молодой человек гасит окурок о ствол, бросает его на землю и сплёвывает. Глубоко вздохнув, он одергивает пиджак, приглаживает ладонью растрепанные волосы и медленно, будто каждый шаг дается ему с трудом, плетется по направлению к открытым дверям. Теперь, когда он подходит ближе, я узнаю его. Как же летит время…
***
Люди стали проталкиваться в маленькую комнату с высоким потолком. Воздух здесь был спертый и несвежий, с примесью плесени и пыли. Солнце тщетно пыталось проникнуть в комнату сквозь два высоких арочных окна (слишком больших для такой маленькой комнаты), которые были настолько грязными, что свет лишь едва окрашивал помещение в тусклый желтоватый цвет. На широких низких подоконниках и мраморной каминной полке стояли разномастные цветочные горшки с давно увядшими растениями. Между многочисленными книжными стеллажами и шкафами с запыленными книгами, которые поднимались до самого потолка, можно было разглядеть обои линялого желтого цвета с потускневшим витиеватым рисунком. Рядом с камином стоял старый диван, обитый потертым красным бархатом, изрядно потрепанным в некоторых местах, и огромный дубовый стол на резных ножках, перед которым, словно в концертном зале, стояли стулья в несколько рядов.
Первым свое место за столом занял Дэвин Фосс, нотариус. Пока остальные рассаживались на стульях, он, словно пасьянс, раскладывал бумаги на столе. На край стола он поставил черно—белую фотографию красивого мужчины. Судя по прическе и фасону костюма человека изображенного на ней, фотография была сделана несколько десятилетий назад. Мужчина около сорока лет насмешливо смотрел в объектив фотокамеры. Его левая бровь была немного приподнята, на тонких, но красиво очерченных, губах играла насмешливая улыбка, будто он насмехался над всеми собравшимися. Правой рукой, держащей сигарету, он касался подбородка. Можно было подумать, что на фотографии изображена кинозвезда времен рассвета Голливуда. Рядом с фотографией стояла невысокая мраморная похоронная урна из камня розового цвета.
Когда все, наконец, уселись, нотариус посмотрел поверх очков на людей в комнате, будто пересчитывая. Собравшиеся перестали разговаривать, почувствовав его взгляд на себе, и оживленный гул в комнате утих.
– Ну что ж, раз мы все здесь, думаю самое время начинать, – сказал тот самый крупный мужчина, под чьим напором не устояла дверь. Он с едва скрываемым нетерпением потер ладони одну об другую и заерзал на стуле, от чего тот угрожающе заскрипел. Вся его поза – то, как он наклонил вперед корпус и уперся ладонями в колени, – будто говорила о том, что ему не терпится поскорее покончить со всем этим и уйти. Его круглое лицо сильно раскраснелось, будто туго затянутый галстук перекрывал ему кислород. Черные с проседью волосы были острижены так же коротко, как и его борода, поэтому его голова немного напоминала ощетинившийся помидор.
