Чучи за всю войну не получила ни одного письма от своего любимого Лавруши. Замуж она вышла поздно, в восемнадцать лет. Всех ее сестер и подруг выкрали в шестнадцать, а кого и в четырнадцать лет. К этому возрасту многие сверстницы обзавелись ни одним ребенком. Чучи всегда была маленькой и худенькой, последняя в семье, отец ее любил и строго настрого приказал всем женихам, которые вились вокруг: "Дочь насильно замуж не отдам, а кто приблизиться – не посмотрю ни на что, клянусь, застрелю". Зная крутой нрав отца Автандила, все понимали, что это не пустые слова. И постепенно про Чучи забыли, к тому же, как смеялись ухажеры, не очень-то и хотелось. Девушка сок не набирает, того и гляди зачахнет нераспустившимся бутоном. Кругом спелые персики, протяни руку, сама упадет к ногам.
А у этой еще и нрав своевольный, капризный. В доме родителей ей жилось вольготно. Мать с отцом родили ее, когда обоим было под пятьдесят. Последыш, так ее называли в деревне, наверное, останется "без замужем". Что, кстати, в Мегрелии часто. Упустит девушка шанс в пору яркого цветения – пиши пропало. На пятки наступает новое поколение молоденьких красавиц. На Чучи уже не смотрели, шутка ли – девушка-засиделка. Старейшины качали головами: все крутой нрав отца!
– Бабушка, а когда ты была маленькая, диди чкони уже был? – спрашивал маленький Лаврентий прабабушку Чучи.
Это он про старый дуб, который считался охранным деревом их селения. Диди чкони переводится с мегрельского как большой дуб, в честь него назвали и само селение.
– А как же?! Диди чкони был даже тогда, когда родился мой отец. Вот и считай. Мне через неделю сто пять стукнет. А нашему великану, говорят, лет триста будет.
Они подошли к огромному дереву, которое, казалось, на своих корнях держит все селение, разросшееся вокруг мистического дуба. Сейчас он был в восемь обхватов шириной, и казалось кроной дотягивался до самого неба. Тучи в Мегреллии низкие, бывало, смотрят люди, а облако застряло в ветвях старого дерева, и ни туда ни сюда. Уже небо прояснилось, а облачко почивает себе, никуда не хочет двигаться. Так висит с неделю, а потом растворяется.
Чучи шла с семилетним правнуком Лаврентием за руку. Она в последние два года совершенно ослепла. Родила пятерых детей, и к ее сто пятилетнему юбилею внуков и правнуков уже было не счесть. Маленький Лаврентий больше всего тянулся к Чучи. Он стал ее глазами, руками. Она же ему рассказывала много историй из старины, учила лечебным травам. Это был сын ее внучки Назо, рожденной от последнего и единственного сына Мамуки. Внучка уехала работать в Германию, а ребенка оставила пока в родном Диди Чкони.
– Бабушка Чучи, а расскажи, как ты влюбилась в своего мужа?
– Давай, милый, присядем под нашим дубом. Прежде достанем и поломаем нашу лепешку, помакаем ее в мацони. Глядишь, что и припомню. Давно все это было, так давно, что жуть берет. Только рядом с диди чкони я чувствую себя снова молоденькой девочкой, и рядом с ним силы черпаю.
Так и сделали. Солнце поднялось в зенит, они шли проведать свою корову, которая брела в жаркий полдень на водопой к чистой горной речке Техури. Маленький Лаврентий купался, корова тоже резвилась, а Чучи ждала их, грея кости на солнышке.
Как только они присели на шелковую траву, налетел легкий ветерок, дуб ожил, листва зашумела, великан разговорился, словно радуясь тому, что его посетили путники. Домик Чучи стоял на отшибе, прятался между двух скал, так что до самого селения нужно было пройти примерно с километр по узкой тропинке. Зато у Чучи был самый сладкий и сочный виноград, необыкновенный сад, состоящий из персиков, яблок, абрикосов, хурмы, бушмалы, мандаринов и лимонов. Этот сад – детище покойного ее мужа Лаврентия. Он и построил специально дом в таком месте, чтобы снимать хорошие урожаи.
Как только дуб зашумел, глаза Чучи прояснились, на мгновение Лавруше даже показалось, что она прозрела.
– Чучи, ты видишь? – спросил мальчик, гладя сухую жилистую руку.
– Вижу, сынок! Я вижу глазами души, а они видят гораздо больше.
Внук откусил свежую ароматную лепешку, которую утром испекла на огне Чучи, и стал представлять себе, где находятся глаза души. "Наверное, они где-то в сердце", – размышлял ребенок.
– Сейчас вот мне дуб нашептал, и я вспомнила. Ведь именно здесь мы познакомились с твоим дедом Лаврентием, в честь которого тебя и назвали.
– Чучи, как это было?
– А так.
И пережевывая беззубым ртом лепешку, она начала рассказывать. Чучи посадила маленький побег персика, когда ей было всего десять лет. Он превратился в высокое дерево, которое каждую весну утопало в розовом облаке цветов, благоухало, привлекая пчел. Но ни разу не принесло ни одного плода. Лаврентий на тот момент был молодым, постарше Чучи всего на один год, но уже очень уважаемым. Его дед Элизбар передал ему важные секреты по обрезке и привитию садовых деревьев. Теперь молодого парня приглашали нарасхват по осени и весне. У самого Лаврентия не росло у дома ни одного деревца, как и положено: сапожник остался без сапог. Всего себя он отдавал людям. Жил совершенно один, дед его скончался, а родные мать и отец ушли на тот свет от непонятной хвори, друг за другом. Поговаривали, что их изурочили на свадьбе.
Как-то раз Чучи, завидев садовника Лаврентия на своем пути, приостановилась. Ей так хотелось, чтобы персик начал плодоносить, что она переборола стеснение и заговорила скороговоркой:
– Лавруша, я хочу тебя спросить.
Парень замер, как вкопанный, от неожиданности. Это можно было сравнить с реакцией человека, с которым заговорила статуя – девушка славилась нелюдимостью. Чучи припала спиной к диди чкони, сжимая у груди корзинку, в которой лежали свежий хачапури и жареный цыпленок. Она несла обед отцу – он работал на колхозной ореховой плантации. Лаврентий надвинул на лоб кепку, придал походке небрежности и приблизился. Вблизи девушка ему очень понравилась. От нее исходил тонкий, нежный, едва уловимый аромат цветущего персика. И вдруг она произнесла дрожащим от волнения голосом, ее щеки при этом покрыл густой румянец:
