Джон приземлился в аэропорту Тбилиси ранним апрельским утром. Первое представление о солнечной Грузии смыла стена ливня. Он сошел с трапа, раскрыл зонт, но вскоре понял, что это бесполезно. Косой дождь хлестал по ногам, а ветер сдернул шляпу, проволок ее по асфальту и бросил в ближайшую лужу. Джон приехал работать в Мегрелию – это Западная часть Грузии, где люди говорят на своем языке и имеют несколько отличный от других народностей страны нравы и обычаи.
Руководители сельхозпредприятий буквально рвали его на части как прекрасного специалиста, приглашали работать и в Нигерию, и в Анголу, и в Китай. Он вырос в бедном Чикагском квартале и с раннего детства одолевал мать: то купи ему кролика, то птичку. В итоге их съемная квартира превратилась в живой уголок, и их самих в конце концов выселили. Джон никогда не мог забыть, как пришлось отдавать по одному в хорошие руки своих обожаемых питомцев. Собачку Ники, которая была на тот момент щенком, подобранным в грязной подворотне, Джон спрятал за пазуху. В итоге она прожила с ним почти двадцать лет, превратившись в большую, умную дворнягу. При выборе профессии у Джона не возникло сомнений – он окончил престижную академию, стал ветеринаром. Затем заинтересовался селекцией растений, зооинженерией. Получил образование и в этой сфере. Он вывел несколько уникальных сортов проса. Потом бросил науку. Его потянуло "в поля", ближе к земле и природе.
О Грузии Джон грезил давно. Ее девственная природа, добрый характер людей, целебные источники – об этом он был наслышан. А еще он часто посещал грузинские рестораны и обожал эту кухню. Так что, когда ему предложили поехать в Мегрельский колхоз миллионник, чтобы разобраться с причиной быстрого размножения вредителей, он сразу же согласился. На тот момент сорокалетний Джон не был женат. Будучи по природе своей сродни вольному ветру, он не мог находится постоянно на одном месте. Так в его душе возник раздрай – желание иметь если не семью, то хотя бы собаку или кошку не могло воплотиться из-за паталогической страсти к путешествиям и чемоданной жизни. Психоаналитики связывали это с клаустрофобией, которой он страдал с тех пор, как ему пришлось расстаться с питомцами. Вот и получилось, что любовь к животным породила тягу к постоянной перемене мест. У него была девушка, Сандра, которая оказалась его полной противоположностью – домашняя, мечтающая о браке и детях. Она долго ждала его, встречала из командировок, пока, в один прекрасный момент, он не приехал и не застал ее уже замужней. Он даже как-то навестил ее и ее нового избранника. На приусадебном участке у них размещался скотный дворик – коза, куры, декоративный поросенок Свифт, который оставался всегда маленьким. Сандра воплотила в жизнь его мечту, но с другим человеком. Они оказались счастливой парой. Его мама ворчала в трубку телефона всякий раз: "Ты никогда уже не женишься! Такую девушку упустил. А теперь вот скитайся дальше!"
В здании аэропорта его встречал Мамука, водитель председателя колхоза. Сначала он стоял по стойке смирно и ровно держал табличку с именем и фамилией Джона. Прошел час. Рейс из-за погоды задержали. Потом выяснилось, что они кружили над Тбилиси, ожидая посадки. Когда пассажиры стали выходить, Мамука с растерянным взглядом кидался к каждому, тыча табличкой в лицо. Джон из-за истории со шляпой немного замешкался.
– Ты, а? Ну ты, дорогой! Точно ты! Я тебя узнал! Куда же ты, а?
Но спешащие с чемоданами люди молча отшатывались от несчастного и растерянного Мамуки.
– Вот еще, связался я с этим делом! Говорила мне Тамуна, сиди дома, в нарды поиграем. Выходной день, ты что, проклятый? И вот, не послушал я, а ведь женщина она, как кошка, чувствует беду. Еще и этот Гурам, начальничек мой: "Не возвращайся без этого американца! Он нам до зарезу нужен!"
Мамука в сердцах бросил табличку в мусорный бак и собрался уходить: хватит с него, настоялся вдоволь, как деревянный истукан с этой табличкой. Джон это приметил и побежал за скоро удаляющейся фигурой.
– Сори! – кричал он, но тщетно.
Его голос заглушал ливень. Мамука уже сел в машину и завел мотор, но тут поднял взгляд и отшатнулся, увидев прилипшее к лобовому стеклу мокрое и напуганное лицо Джона.
– Что тебе нужно, а? Не мешай дорожному движению. Гостиницу ищешь?
А сам внимательно наблюдал, как по-рыбьи открывает рот Джон, произнося свое имя.
– Что он хочет? – удивлялся Мамука.
Потом все же решил недоверчиво открыть окно, Джон сразу же засунул руку внутрь и схватил Мамуку за шкирку. Ему никак не хотелось киснуть под проливным холодным дождем среди гор и дикой растительности.
– Ты что?
– Джон! Я Джон! Колхоз! Ехать! Работать! Поле! Корова! Бык! – выдал весь запас грузинских слов командировочный.
При этом при слове бык он приставил к мокрой голове пальцы, имитируя рога и как бы собираясь забадать ими Мамуку.
– Стой! Кажется, я начинаю тебя понимать! Ты Джон! – скривил в улыбке свои пышные усы Мамука.
– Да, да. – радостно закивал Джон.
– Слушай, где ты был, дорогой? Я больше часа ждал тебя.
Мамука мгновенно бросил руль, открыл дверь Джону, усадил его рядом с собой. Его усы перед лицом Джона мелькали, как гармошка, которую он то сжимал от натуги, то растягивал в улыбке.
– Со мной должен был еще ехать Гия. Это наш парень, он отличник, английский знает так, что от зубов отлетает! Он последний год в школе, потом, наверное, в Тбилиси едет учиться.
Джон на все радостно кивал, не понимая ни слова. Но Мамуке было достаточно этой одобрительной реакции и принялся рассказывать Джону про колхоз, про свою жизнь, он решил ничего не утаивать от гостя. Ему очень хотелось развлечь американца, а потому говорил он без умолку. Джон сначала старался улыбаться в ответ, но потом сказалась бессонная ночь и долгий перелет. В теплой машине его разморило, он заснул, откинув назад голову. Но Мамуке это не мешало жестикулировать, периодически бросая руль, поэтому для Джона было большим счастьем, что он заснул. А Мамука припомнил то, что казалось ему уже давно забытым. И он сам наслаждался своими воспоминаниями. Пару раз он даже прослезился. Хорошо, что Джон крепко спал и ничего этого не видел.
Дорогу размыло от дождя, который лил вторую неделю, не прекращаясь. Из-за этого в двух местах проезд между скал засыпало сошедшими с гор камнями. Мамука выходил, курил под навесом придорожной столовой, продолжал что-то бубнить себе под нос. Он словно не мог остановиться. Сказалось волнение и то, что он смог впервые за много лет выговориться благодарному попутчику. Глаза его были закрыты, но уши-то нет! Когда дорогу освободили, они снова продолжил путь.
– Спи, спи, дорогой! А сам слушай! – приговаривал Мамука Джону, поправляя свесившеюся голову пассажира.
