Глава I. Кольцо с древними письменами
Многие любители географии и этнографии читали книгу моего дорогого друга, профессора Птолеми Хиггса, где он описывает плоскогорье Мур в северной части Центральной Африки, древний город в горах, окружающих это плоскогорье, и племя абиссинских евреев, точнее, их потомков, которые проживают на данной территории. Я говорю «многие» вполне обдуманно, поскольку круг увлечений современного образованного человека очень широк и включает интерес к древностям. Сейчас поясню, что я имею в виду.
Оппоненты, завистники и недоброжелатели профессора Хиггса, которых у него довольно много по той причине, что его открытия произвели переворот в науке, что он – блестящий автор и одаренный полемист, обвиняли его в преувеличениях и прикрасах, а иногда в откровенной лжи. Например, сегодня один из них опубликовал в утренней газете открытое письмо к некоему известному путешественнику, который несколько лет тому назад читал лекции в Британском обществе, спрашивая его, как в действительности профессор Хиггс пересек пустыню Мур: на верблюде, как он утверждает, или на гигантской сухопутной черепахе?
Заключавшийся в этом письме намек на шарлатанство привел профессора Хиггса, который никогда не отличался кротким характером, в дикую ярость. Несмотря на все мои уговоры не принимать глупую публикацию близко к сердцу, Хиггс выскочил из дому, прихватив с собой плеть из кожи гиппопотама, которую египтяне называют коорбаш, с твердым намерением рассчитаться с клеветником. Дабы предотвратить скандал, я позвонил автору статьи, человеку бойкому, суетливому и острому на язык, но, к сожалению, слишком тщедушному телом, и посоветовал ему под любым предлогом избежать встречи с профессором Хиггсом. По тому, как он внезапно швырнул трубку, я понял, что он принял мой совет во внимание. Я надеялся на благополучный исход этого инцидента, но на всякий случай связался с адвокатом моего справедливо возмущенного друга.
В самом начале повествования объясню читателям, что я пишу эту книгу не для того, чтобы выставить в выгодном свете себя и своих друзей, и не ради заработка – я теперь достаточно обеспечен, – а с единственной целью: поведать всю правду, чистую и неприкрашенную. О том, где мы побывали и что с нами произошло, ходит множество слухов, многие из которых не имеют ничего общего с истиной, – именно ее-то я и намереваюсь пролить на свет божий. Сегодня перед завтраком, отложив газету с гнусными инсинуациями, я немедленно телеграфировал Оливеру Орму, герою моей повести, который в настоящее время совершает кругосветное путешествие, и попросил у него разрешения откровенно рассказать обо всех наших приключениях. Спустя десять минут я получил ответ из Токио.
«Поступайте, как знаете и как считаете нужным, – писал Орм, – но обязательно измените имена. Дело в том, что я собираюсь возвращаться через Америку и опасаюсь интервьюеров. Япония – чудесная страна». Далее следовали сообщения частного характера, которые я опускаю. Оливер всегда посылает очень забавные телеграммы.
Прежде чем начать нашу историю, сообщу читателям некоторые сведения о самом себе. Меня зовут Ричард Адамс, я сын фермера из Камберленда, моя мать была родом из Корнуолла. Во мне течет кельтская кровь, которой, вероятно, и объясняется моя любовь к странствиям. Теперь я уже пожилой человек, и, полагаю, мой конец не так далек: мне исполнилось шестьдесят пять лет. Из зеркала на меня глядит высокий худощавый господин, мой вес около ста сорока фунтов – да-да, не удивляйтесь: пустыня сожрала весь мой лишний жир, хотя когда-то я походил на Фальстафа; у меня карие глаза и продолговатое лицо, я ношу остроконечную бородку, такую же седую, как и мои волосы. Я по природе своей самокритичен и прямо скажу, да и зеркало не лжет, что по внешнему виду напоминаю старого козла; кстати, туземцы, среди которых я жил, особенно люди племени халайфа, державшие меня в плену, дали мне прозвище Белый козел.
Но довольно о моей внешности. Что до моей профессии, то я врач, принадлежащий к старой школе. Студентом, а затем молодым доктором я всегда выделялся из своей среды и возвышался над средним уровнем. Однако в жизни человека нередко случаются обстоятельства, которые меняют весь его привычный уклад. Короче говоря, так вышло, что я не пожелал оставаться в Англии, хотя мог благополучно жить на родине и иметь отличную врачебную практику до конца своих дней. Меня тянуло повидать мир, и я на много лет отправился в дальние страны.
Мне было сорок лет, когда я практиковал в Каире, – упоминаю об этом лишь потому, что именно здесь я познакомился с Птолеми Хиггсом, который уже тогда, молодым человеком, отличался исключительными познаниями в области древностей и лингвистики. Он говорил на пятнадцати языках, причем так, как будто каждый из них был его родным, он свободно читал на тридцати двух языках и разбирал иероглифы с такой же легкостью, с какой любой англичанин читает «Таймс».
Я лечил его от тифа, но не взял с него вознаграждения, потому что он потратил все свои сбережения на покупку скарабеев и тому подобных экзотических древностей, при виде которых он дрожал от азарта и готов был выложить любые деньги. Этого небольшого одолжения с моей стороны Хиггс никогда не забывал: несмотря на все свои недостатки (я уже упоминал о его вспыльчивом, несдержанном характере), Птолеми был преданным, надежным другом.
В Каире я женился на женщине из племени коптов. Она принадлежала к коптской знати, и, по преданию, ее род вел начало от одного из фараонов времен Птолемея, что кажется мне вполне вероятным. Она получила хорошее воспитание и приняла христианство, хотя, конечно, по сути своей осталась восточной женщиной, а для европейца жениться на такой женщине очень опасно, особенно если он продолжает жить на Востоке и отрезан от людей своей расы. Женитьба вынудила меня покинуть Каир, переехать в Асуан, тогда малоизвестное место, и практиковать исключительно среди туземцев. Мы жили с женой в полном согласии, пока чума не унесла ее, а вместе с ней и мое счастье. Подробности своего брака я опускаю, потому что для меня все это настолько священно и вместе с тем тяжело, что писать об этом мне трудно. У нас с женой был сын, которого, в довершение всех моих несчастий, украли люди племени махди, когда мальчику исполнилось всего двенадцать лет.
Теперь я вплотную подхожу к теме повести. Никто другой не напишет ее за меня: Оливеру все время некогда, а Хиггс не в состоянии; там, где дело не касается древностей, он инертен и беспомощен. Итак, делать это приходится мне. Как бы то ни было, если рассказ получится неинтересным, повинен в этом буду я, а не наши приключения, сами по себе весьма необычные.
