Белоснежные кроссовки вязнут в чернильной слякоти, осыпанной снежной пудрой.
– Сука, – резонирует Алекс в тон зловещему завыванию ветра.
Стылый холод настигает его, как только он покидает машину. Холод забирается под одежду, дерёт кожу, сковывает движения. Алекс скалится ветру и вжимается глубже в бомбер, прокладывая себе путь через густой лес в ночной темноте. Погода вторит его проклятьям – влажный снегопад быстро превращается в ливень, и месиво под ногами становится только отвратительнее.
Дорога в ад, считает Алекс, вымощена не благими намерениями, а трупами крыс, что бегут с тонущего корабля своих пороков в леса чертовой Пенсильвании. И теперь в этих лесах задача Алекса – очередную крысу найти.
Лукас Морелл – крыса со стажем. Когда за покерным столом он проигрывает всё своё и влезает в чужое, он быстро понимает, что единственный путь – лишь побег. Ему никогда не вернуть должную сумму, никогда не расплатиться с процентами и уже не слезть со счётчика, поэтому всё, что ему остаётся – леса чертовой Пенсильвании.
Леса чертовой Пенсильвании – подходящее место для того, чтобы исчезнуть.
Лукас Морелл бежит из города, забивается в какую-то вшивую нору и наверняка фантазирует о безопасности. Только он не учитывает важного: трусливый побег по законам жанра сопровождается преследованием, как будто свалить от игорной мафии – всё равно что заблокировать спам. Наивно.
Для таких случаев и нужны Алекс с Томасом. Как пару охотничьих псов их спускают с цепи на поиски, и тогда-то происходит самое интересное – тогда развязываются руки, лязгают зубы, вместе с цепью опадают всё моральные принципы. Алексу это нравится. Нравится промышлять гнусной охотой, идти по следу. Нравится выслеживать добычу – улыбаться морщинистым соседкам, пока не выловишь ту самую, что болтает без умолку и знает больше положенного. Нравится злость, что капает процентами на счётчик должника и разжигает аппетит. Не нравится только хренов лес и влажный холод.
Алекс вновь вляпывается в слякоть и матерится. За изгаженные кроссовки Мореллу достанется сполна, и платить не иначе как кровью.
Вряд ли Алекс помнит, когда становится таким злым. С первой дорожки кокаина длиной в целую вечность или с показательных требований отсыпать в миску больше банкнот – не суть. Суть в болоте, что позволила всем порокам зацвести буйством, в громких рекламных лозунгах, американской мечте и долларах, что оказалось так просто добыть, встряхнув башкой вниз пару придурков у игрового автомата. Или суть в этой стране, в самом чреве которой лежит кусачая жадность и желание оттяпать кусок побольше, не напрягаясь. Алексу нравится не напрягаться, но напрягать других.
Пробираясь сквозь снег, дождь и прочие божественные испражнения, он наконец находит нужный дом в мрачной тишине леса. Томас остаётся где-то позади, но их дорожки ещё обязательно сойдутся – встреча в точке невозврата, на глубине морального уродства.
Алекс подбирается к мягкому свету почти наощупь, заглядывает в щелочки, рассматривает чей-то призрачный силуэт за занавесками.
Время начать.
Острыми костяшками он барабанит по двери и утробно фырчит. Стряхивает с себя крупные капли, что забираются под куртку и липнут к коже.
Дверь немного раскрывается, и на пороге дома внезапно возникает девчонка. Она материализуется из опьяняющего тепла и аромата какао с привкусом корицы, что оседает на языке и щекочет рецепторы. Растерянная, несуразная в длинной сорочке и наспех натянутой кофте крупной вязки, девчонка хлопает большими влажными глазами и рассматривает Алекса, прячась за дверной цепочкой. На секунду Алекс теряется – не её он ожидает увидеть в глуби леса, но одна мысль быстро сменяется другой. Он приходит к нужному выводу быстрее, чем девчонка успевает произнести своё тихое "да?". Должно быть, она – дочь Морелла, крысиное потомство с долгами, что, на минуточку, кочуют по наследству. Они ведь не могут ошибиться с адресом. Буквально сегодня с утра Морелл сворачивает с заправки в сторону этого дома, а домов в этой глуши не то, чтобы много.
Алекс облизывает девчонку хищным взглядом с головы до ног и растягивает всю сладость момента меж влажных губ, в блаженной улыбке.
Ему здесь уже нравится. Ему здесь уже заранее хорошо, потому что другим может быть плохо.
– Привет, – нависая над девчонкой, катает на языке сырое оправдание, демонстративно вздрагивает и нагоняет на лицо всё доступное сожаление, – Прошу прощения за беспокойство. Не хотел никого тревожить, но тут такое дело… У меня проблема – машина сломалась, и мобильник сел, мне бы очень не помешала помощь. Я могу вызвать от вас эвакуатор?
Где-то он это видел. Где-то такие сюжеты заканчивались плохо, но не для таких как Алекс. Он старательно улыбается, пожимает плечами, трёт башку, стриженную почти под ноль, в растерянности. Мамаша говорила ему, что он красивый; говорили многие, но только Чикаго удалось его убедить. В Чикаго твердили об этом на каждом шагу и даже давали деньги – за фальшивые улыбки на фотографиях, за "покажи больше страсти", за "чёрт, с твоим лицом только рекламировать нахальную молодость". Потом амплуа сменяется, и теперь деньги Алекс может забрать сам, но первое впечатление обманчиво и вязко, как вязка слякоть у дома.
Первое впечатление – лучший его козырь.
Потому что первое впечатление об Алексе всегда лучше самого Алекса.
– Я промок до последней нитки и замёрз как собака, – подкидывает он до кучи, прогрызает себе путь сквозь мелькающее на лице девчонки сомнение. Аккуратно паркует грязный кроссовок у косяка, чтобы дверь чуть что не захлопнулась в тот же момент. – Мне бы только позвонить, вызвать помощь, чтоб не остаться ночевать в лесу. У матери день рождения, а я тут торчу. И букет ей купил, и подарок. Ездил по делам до знакомого, да чертова тачка…
– Да… Да, конечно, – неловко хватает девчонка слова из воздуха, – День рождения…
Срабатывают букеты, мать, что вертится в гробу уже второй десяток лет, или бездарная наивность девчонки – как знать. Но дверь наконец распахивается полностью, и Алекс ныряет в благодатное тепло с привкусом какао и сладковатым душком девственной непосредственности. Алекс умилен, восторжен и восхищён. Ещё никогда насильственное вторжение в чужую жизнь не напоминало сценарий мыльного сериала для малолеток; ещё никогда жертва не приглашала его внутрь в нелепых тапочках и со смущенной улыбкой.
– Есть дома взрослые? – Алекс глядит на девчонку пристально, пакует во взгляд всю напускную симпатию, расточает яд по комнате, – Или кажется, что ты уже вполне взрослая. Сколько тебе?
Эта игра азартная – мутные подкаты из рубрики «ставлю всё на красное»; и оказавшись внутри норы, можно уже насладиться процессом. Когда теперь кожу холодит лишь револьвер за ремнем джинс, по телу прокатывается лихорадочное возбуждение. Восторженное предвкушение, сконцентрированное на кончиках пальцев.
