Русь, а Русь, я ли не приветствовал тебя? Я ли не ликовал при одном твоем виде? Я ли не пел твои гигантские просторы – земли, пашни, леса и поля, овраги, излучины, горы, ущелья и степи с одинокими, неизвестно откуда тут взявшимися раскидистыми дубами, на которых посади в гнездо всего только одного пулеметчика, и он будет строчить и строчить – за синий платочек и за что-то еще.
Потому что не надеется он ни на то, что обед ему подвезут, ни на то, что смена ему наступит.
Он на себя только одного и надеется.
Вот только патронов бы ему хватило.
А зачем он строчит и кому это все надобно было, не объяснили ему, не поведали – посадили, показали, навели куда следует и оставили его одного.
Так что строчит.
Поливает во всю ивановскую.
Бьет. Плотно, хорошо, кучно бьет.
А вокруг благодать такая, что и слов не сыскать. Небо высокое-превысокое – а в нем облака – розовые, голубые, перламутровые.
Вот так глядел бы в них и глядел.
Упал бы со всей силушки молодецкой в густую траву навзничь и вперил бы свой взгляд изголодавшийся в несказанные небеса.
А они плывут себе и плывут, облака, значит.
А он все строчит.
И так ладно, так хорошо у него это выходит, будто родился он, появился на свет этот божий только что ради этого; и будто воспитала, сберегла его мать для такой вот минуты.
И слушаешь его и думаешь про то, что хоть бы хватило ему на все это терпения, дыхания и… патронов.
Главное, их бы хватило…
А тут он вдруг захлебнулся, остановился, затих, и сердце у тебя екнуло – неужто совсем, неужто конец ему, тому неведомому тебе пулеметчику, и нехорошо как-то; как-то по всему твоему телу нехорошо, но вот – вроде есть – но вот опять – и полилось, полилось – и опять он застрочил, и отпустило тебя, выдохнул ты: «Слава тебе господи!» – вот ведь, стреляет, поди ж ты, каково?
Видно, не сломить его.
Видно, дана ему какая-то неведомая, особенная сила, что достанет его пусть даже из-под земли, отыщет, поднимет, встряхнет, приведет в чувство.
А для чего?
А для того, чтоб он снова приник к своему пулемету и опять застрочил.
Любо мне все это, любо!
И дай-то ему, бедолаге, Бог!
Пошли ему, Господи, всевозможных удач и хранений.
И тебе пошли всяких удач, Русь моя несказанная.
Анализы в спецполиклинике
Я не понимаю, почему надо сдавать анализ мочи только утром до завтрака в спецполиклинике.
Почему нельзя встать, наполнить ею баночку, закрыть ее крышечкой и принести с собой.
Нам и доктор так сказал, что надо, как утром встал, так сразу же и бежать, одевшись в шинель, в спецполиклинику, где в туалете с утра на специальной тележке уже будут стоять баночки-скляночки с наклеенными на них бирочками, куда с дальней дороги и следует немедленно помочиться, а потом на бирочке нарисовать свою фамилию.
А бежать надо в обледенелую гору, скользя и поминутно падая, а потом – с горы, а потом опять в гору и еще раз с горы.
А почему надо бежать? Потому что ссать очень хочется. И ты бежишь, бежишь, бежишь, преодолевая себя и поскуливая, бежишь, но тут вдруг наступает стоп, и ты со всего разбега тормозишь, а потом, раскорячившись прямо посреди дороги, ссышь – просто как из ведра, потому что иначе лопнет твой мочевой пузырь – вот!
И потом уже ты идешь, сначала неуверенно, оттого что пузырь твой от всех этих испытаний ноет не своим голосом, потом все лучше и лучше.
И наконец ты приходишь в ту самую спецполиклинику, где в туалете находишь тележку с установленными на нее сверху скляночками.
Берешь одну пустую и идешь в кабинку, чтоб наполнить, но не тут-то было – не писается тебе. Только две слезы и выдавил, а потому ты выходишь, находишь взглядом телегу со склянками, берешь с нее понравившийся тебе уже наполненный кем-то образец, читаешь с удовольствием фамилию, хмыкаешь и отливаешь из нее немного к себе в скляночку. И так несколько раз, с разных мест, говоря при этом: «От этого не хочу, а вот от этого можно попробовать!» – чтоб незаметно было. Потом еще и из-под крана водой все это разбавляешь, чтоб, значит, цвет немного поменять, после чего и вздыхаешь от общего облегчения.
Но тут в туалет врывается кто-то с мороза, возбужденный, веселый, и он выхватывает у тебя твою скляночку со словами: «Чуть не обоссался совсем, представляешь! Эти доктора ну полные мудаки! Чуть, бля, не лопнул! Пришлось ссать прямо на проезжей части! Дай отолью!» – и он отливает у тебя из скляночки, добавляет еще из других, смотрит на свет, как алхимик, говорит: «Посветлее бы!» – и сейчас же тоже разбавляет водой из-под крана.
А ты стоишь, и у тебя такое чувство оскорбительное, что тебя просто обокрали.
А потом это чувство притупляется и проходит, а на следующий день доктор приносит анализы всего экипажа, из которых становится ясно, что весь экипаж абсолютно здоров.
– «О мерах по возведению антитеррористического заслона».
– О мерах по возведению чего?
– Заслона антитеррористического.
– Поди ж ты!
Это мы с Андрей Антонычем стоим на пирсе после построения, и я ему пытаюсь зачитать телефонограмму из штаба базы.
Андрей Антоныч слушает с интересом.
– И как нам предлагается его возводить?
– Надо сначала на корне пирса выставить дополнительного вахтенного, потому что в одиннадцать часов уже придут проверять.
– То есть в девять мы получаем телефонограмму, а через два часа нас уже проверяют?
– Так точно!
Андрей Антоныч невозмутим.
– Ну ладно, давай читай дальше. Значит, возвести. Заслон. А теперь читай, каким образом его надо возводить и что у них будет считаться заслоном!
– Надо из мешков, набитых песком…
– Ну?
– Построить дот!
– Чего построить? – оживился старпом.
– Дот, Андрей Антоныч! И схема этого дота прилагается!
Старпом с интересом заглянул в схему, потом он сказал слово «блядь», и в этом момент рядом случился зам. Старпом лицом просветлел.
– Сергеич! – сказал он.
– Я, Андрей Антоныч! – подошел к нему зам.
Старпом смотрел на него оценивающе:
– Ты готов стоять в заслоне?
– В каком заслоне, Андрей Антоныч?
– В антитеррористическом! Твои друзья из штаба нам тут заслон спустили!
– Где?
– Было б в пиз…е, – поучительно заметил старпом, – так я бы туда Кобзева направил! На корне пирса, Сергеич, через два часа должна быть построена баррикада из мешков с песком, а за этой баррикадой, притаившись, должен сидеть вахтенный – настоящее пугало для мирового терроризма. И этим вахтенным, за неимением народа, у нас будешь только ты, Сергеич (а кто еще способен всех злодеев до смертельной икоты довести?), потому что в одиннадцать часов тебя будут проверять из штаба базы.
– Вы все шутите, Андрей Антоныч!
– Да какие шутки! Сначала развели террористов, как тропических тараканов, распространили их везде, а теперь от них мешками с песком будем защищаться. Да чтоб они все от коклюша попередохли! Я скоро заговариваться начну! Псалмы скоро начну распевать! Идет война народная! Когда на своем месте со своими обязанностями люди не справляются, тогда, конечно, надо возводить баррикады с песком! Сейчас Саня их тебе возведет, и ты там у нас в засаде сядешь. Караулить! Манну небесную! С автоматом Калашникова! Бдить будешь! Бдило свое настроишь и забдишь нам всем это дело! Потому что у тех, кто за это немалые деньги получает, бдить как раз и не выходит!
