Поезд, тяжело отдуваясь, медленно въехал на платформу полустанка. Издав победный гудок и пыхтя отработанным паром, паровоз с огромной звездой на тендере замер в ожидании своей дальнейшей судьбы. Бригада путевых рабочих не спеша отцепила огромный паровоз, и тот медленно покатил к водокачке. На платформе выстроились красноармейцы, внимательно наблюдая за закрытыми теплушками. Было раннее утро, и из теплушек никто не выходил. Это и немудрено, потому что поезд литерный, в теплушках были и красноармейцы, возвращавшиеся из Европы с Победой, и лица, освобожденные из концлагерей, и арестанты в зарешеченных вагонах.
В особом вагоне были дети, чьи родители погибли в застенках немецких лагерей смерти. Оставшиеся в живых, испытав всю трагедию гибели близких, ехали в неизвестность в чужую страну-победитель с надеждой на новую жизнь. Проделав неблизкий путь в теплушке через всю Европу, эти дети, связанные общей трагедией, изредка, когда это было дозволено, выходили на платформы незнакомых станций, чтобы подышать свежим воздухом свободы; без войны. Их можно было отличить от обычных детей по однообразной монастырской одежде – длинным, почти до земли коричневым платьями с белыми кружевными воротничками, а главное – по их унылым обреченным лицам детей, не знавших детства.
Это были девочки из европейских стран разного возраста, от шести до двенадцати лет, разной национальности и с разными языками. Их собрали в церковных общинах для отправки в СССР для дальнейшего воспитания и образования. Руководство страны решило, что эти дети должны стать в будущем пропагандистами развитого социализма Страны Советов, а главное – не забывать, что их приютила страна-победитель фашизма и германского империализма. Конечно, девочки ничего этого не знали и не понимали целей своего путешествия. Но главное, что в пути их кормили, они ехали в теплушках, где не холодно, с ними была монахиня из Гданьского костела, которая утром и вечером заставляла девочек молиться и благодарить Господа за свое освобождение.
В пути дети объединились по национальному и языковому принципу и жили своеобразными маленькими общинами, помогая друг другу. Роза и Марыся, примерно одного возраста, всю дорогу развлекали сами себя бесконечными играми в камешки и страшными рассказами про кладбища и мертвецов, от которых сами дрожали от страха. Старшие девочки пытались выпытывать друг у друга интересные эпизоды их коротких жизней, путешествий, довоенных друзей и знакомых. Про родителей пытались не вспоминать – это табу. Иногда монахиня запевала какую-то заунывную монастырскую песню или католический псалом. Тогда девочки подпевали ей, и на глазах у некоторых были слезы.
Поезд остановился. Было раннее утро. Некоторые дети спали, а самые непоседливые разглядывали в щели теплушки незнакомые строения и людей. Монахиня отодвинула засов дверей теплушки и свежий морозный воздух проник в вагон
– Выходить нельзя. Видите на платформе стоят вооруженные солдаты? Будут стрелять в непослушных
– Матушка София, но у нас совсем нет воды. Может, можно попросить сбегать за водой?
Марыся с Розой спрыгнули на платформу.
– Мы мигом.
Матушка София не успела что-то сказать, как Марыся стрелой помчалась к водопроводному крану, из которого текла вода. Стоящий поблизости красноармеец крикнул: «Стой, стрелять буду!», вскинул винтовку и нажал на курок. В тишине мартовского утра выстрел прозвучал как гром среди ясного неба. Марыся споткнулась и замертво упала на рельсы. Коричневое платье окрасилось алой кровью.
– Ааа!! – завопила Роза, и криком закричала матушка София, заливаясь слезами.
– Побег! – коротко прокомментировал красноармеец. – Шаг влево, шаг вправо —буду стрелять без предупреждения.
– Да ребенок хотел набрать воды!
– Я сказал – побег! Такой приказ. Поезд литерный. Никто не имеет права выходить из вагонов без разрешения.
Роза упала на платформу, залившись слезами. К вагону уже бежал комендант поезда – армейский майор.
– Кто стрелял, что случилось?
– Попытка побега, – отрапортовал красноармеец.
Майор уставился на солдата.
– Ты в своем уме? Не можешь отличить арестанта от ребенка?
– На ней не написано, арестант она или нет. У нас приказ: шаг вправо, шаг влево – побег. Поезд литерный, приказ стрелять в случае побега.
К вагону приближался комендант станции, подполковник НКВД.
– Что за выстрел?
– Боец охраны сержант Сидоров! – отрапортовал стрелявший красноармеец. – Побег, товарищ подполковник. Вот из этого вагона.
Подполковник молча развел руками, хмуро оглядев солдата. Поглядев на майора, сказал:
– Ничего не поделаешь, приказ. Давай, майор, зайдем в помещение и составим протокол. Хоть война и кончилась, люди все равно напряжены. Ты же везешь арестантов? Вот поезд номерной, выставлена охрана. А вдруг на самом деле арестант попытался сбежать? Ты бы тогда протоколом не отделался. Сам понимаешь…
– Но ведь он видел, что это ребенок.
– Видел. Но ты знаешь, на каком языке и о чем она разговаривала со своей подружкой? Не знаешь! И солдат не знал. Подпиши протокол и оформи выбытие одного человека. Мы оставим девочку здесь и утром похороним на местном кладбище. Бывает…
Обитатели теплушки уже проснулись и рыдали навзрыд. Некоторые девочки повыпрыгивали из вагона, пытаясь подойти к Марысе. Красноармеец передернул затвор винтовки.
– Назад. Буду стрелять!
– Где есть костел? – рыдая, обратилась Роза к проходившему мимо железнодорожнику. Мужчина только пожал плечами и отвернулся. Станция была маленькая, и вряд ли кто-то знал, что такое костел.
– Марысю нужно отпевать и похоронить по польскому обряду, – обратилась Роза к матушке Софии.
– Молчи, дочь моя. Нас победители везут в свою страну из милости, поэтому ты должна молчать, что твоих родителей фашисты сожгли в печах. Мы все – дети врагов народа. Пленные – это люди предавшие свою Родину. Молчи, терпи и благодари Бога, что осталась жива.
Паровоз, набравший воды, медленно задним ходом приблизился к составу. Звякнули сцепки, зашипели ожившие тормоза. Дети забрались в вагон и закрылись в теплушке. Все молчали, всхлипывая. Поезд набирал ход. Матушка София начала тихонько читать молитву, и девочки присоединились к ней, разматывая про себя весь ужас происшедшего.
