Голос Сергея Яковлевича монотонно пробасил всего два слова: «синдром Плюшкина». Этого хватило, чтобы мое сморщенное от отвращения лицо расплылось в улыбке. Приступ простудного смеха вызвал у психиатра лишь сожаление и каплю омерзения в глазах.
– Это тот, о котором Гоголь писал? – я смахнул слезу с глаз, все еще хихикая.
– Он самый, Амос Викторович, – он явно посылал мне импульс, который я не мог понять.– Ваша дочь не могла попасть в квартиру трое суток, так вы захламили свое жилье. Здоровые люди не опустошают мусорные баки.
– Они их заполняют. У каждого своя роль в этой жизни.
Сергей Яковлевич с неодобрительным взглядом просмаковал сухие губы и отложил на край стола мою медицинскую книжку – почти новую, я редко посещал больничные учреждения. В заведении такого типа я нахожусь во второй раз, все по одной причине. Им не нравятся мои находки, говорят, что это неразумно много. Откуда им знать, сколько это – много? Им всегда всего мало, а тут на тебе – и много.
Остаток дня я провел в пустой палате, потому что мой сосед проводил сеансы со своей аспиранткой, а потом сидел на лавке в саду. Не знаю, что он делает на этом заброшенном участке земли с сорняками и перегноем березовых листьев. Наверное, там у него стоит избушка на курьих ножках, а внутри аспирантка крутит траву в газеты. Я невольно посмеялся – слишком самодовольно, аж ущипнул себя.
Мой сосед художник, так и зову его, Худо. Так будет точнее. Кажется, в его голове находится целая Вселенная, а его упекли сюда, в побеленные стены и решетки на окнах. Красивые решетки, с узорами. От этой иронии я посмеялся. Люблю смеяться.
Я был тут около пяти лет тому назад, но мое лечение состояло лишь в том, что два раза в неделю я приходил болтать с Сергеем Яковлевичем. Он приглашал меня к себе погостить, на ужины с запеченой курицей и завтраки на Масленицу. Только потом я узнал, что так он показывал мне уют и чистоту, которые могут быть в квартире «здоровых» людей. Честно говоря, я бы не назвал уютной квартиру, в которой эхо гуляет по комнатам – так там пусто.
Худо вернулся к 9 часам вечера, в этот раз успел к комендантскому часу. До сих пор не могу понять, как он обходит медсестер по ночам. На мои вопросы лохматый Худо только лукаво улыбается и, пританцовывая, идет к койке.
Ночью было тихо, только березовые ветки застряли в оконной решетке и шлепали влажными после дождя листьями по стеклу. Я смотрел на них и на лунный свет, протискивающийся в палату поглядеть и поиздеваться над моим Худо. Сосед рассказывал, что с Луной он в плохих отношениях – она заставляет его петь, он заставляет ее грустить. Он шептал итальянскую песню про любовь или ее отсутствие, пока тучи не спрятали Луну, а потом подошел к моей постели, сел на край и посмотрел на меня самым озадаченным и потерянным взглядом в моей жизни. А взглядов я видел много, в день по тысяче.
– Амос,– он почесывал ожог от крапивы на поросшей щетиной шее. -Почему наши жены не навещают нас?
–Ты не женат, а моя жена умерла лет 10 назад.
–Давно. А как умерла?
–Ушла от меня.
Сосед понимающе покивал и даже одобрительно похлопал койку за мою удавшуюся метафору, он такое любит.
–А мой Ангел меня любит, должна бы уже прийти на днях. Я просил у нее абрикосы и соль,– продолжил он, но уже с благоговением на лице.
Я не стал повторять, что у него нет жены и он трясет стол в кабинете аспирантки каждый прием. Его Вселенная, пусть он там правит.
Утро началось с привычного карканья за пыльными стенами – ночью их омыл кислотный дождь, но пыль липла к кирпичам как ко мне неинтересные люди – на иссохших деревьях воронье вило гнезда из садового мусора. Я иногда помогал им. Подбирал с земли пакетики чая, бумажные корабли, которые делал паренек этажом выше и оставлял по всей территории лечебницы. Некоторые находки я прятал в карман пальто, некоторые кидал в гнезда, но сокровища обязательно падали обратно – приходилось их тоже оставлять себе. Все бы ничего, но по вечерам, когда мы с Худом разбирали драгоценные предметы, медсестра обязательно заходила на обход и забирала их. Худо пожимал плечами и возвращался в постель, а я, возмущеный и расстроенный, мотал круги по палате в своих мыслях.
На завтраке за нашим столиком в самой середине столовой к нам присоединялся Гагарин. Ну, по крайней мере он так себя называл. Рассказы про покорение космоса были очень интересными до тех пор, пока Гагарин не начинал забалтываться и говорить, что он строит на заднем дворе ракету. Нас тоже звал. Мы с Худо посмеивались над стариком, но как-то раз все же согласились. На заднем дворе нас ждала пирамида из тележки, пары велосипедных шин и скворечника из сада. Гордость в глазах Гагарина горела неистово.
–Доброе утро,– прозевал дедок и сел в пластиковый стул напротив нас.
–Лично у меня вечер,– надо отметить, что Худо всех жителей лечебницы считает «нездоровыми людьми», отрицая факт своего же диагноза. По его мнению, он тут для получения кармического опыта и таблетки не пьет уже как полгода жизни тут.
Не удивительно, ведь его приступы учащаются. Мне становится сложнее стаскивать его с окна, когда он предпринимает попытку вырвать решетку. «Мое бытие не сходится с вашим, у вас небытие» – орет и грызет стальные прутья, глотая эмалированную краску и ржавчину.
