«Не хватайтесь за чужие талии, вырвавшись из лап своих подруг. Вспомните, как к берегам Австралии подплывал покойный ныне Кук!» – напевал я про себя песенку Высоцкого, сидя в заходящем на посадку самолете компании «Аэрофлот». До Никарагуа наш ИЛ-62М садился уже дважды: в ирландском Шэнноне и флоридском Майами. Двадцать часов собственно полета плюс время дозаправок и профилактики. А если мне все до чертиков обрыдло, то что же чувствуют жена и четырехлетняя дочь??
«И чего этот Кук поперся в такие дали?» – размышлял я, с нетерпением ожидая, когда колеса шасси коснутся взлетно-посадочной полосы: – «А Колумб? А Ливингстон? А наш родной Миклухо-Маклай? Чего им дома не сиделось-то??» Лайнер делает круг над мутными водами озера Манагуа и благополучно приземляется, не дав мне возможность довести размышления о мотивах великих путешественников до логического завершения. Впереди – новый этап жизни на не открытом пока мною континенте.
Мне, преподавателю «Гнесинки» и концертирующему гитаристу, к началу девяностых стало тоскливо жить в родной стране. Ежемесячные талоны на продукты и ломящиеся от обилия деликатесов рестораны, несчастные старушки, выстраивающиеся продовольственным прилавком перед входом в метро и пирующие бритоголовые «братки», потливая суета правительств и назойливая пропаганда масс-медиа – все это породило твердое намерение валить, куда глаза глядят из России. Жена и дочь поддержали намерение.
На ловца и зверь: в 1992-ом году я получил сразу два предложения постоянной работы за рубежом. Одно – в тогда еще мирный и респектабельный Дамаск, и другое – в никому в ту пору (даже автору известной фразы Николаю Фоменко) неведомый Гондурас.
Почему вместо гарантированной работы в оркестре и консерватории, бесплатному проживанию в посольском городке и оплаченному вместе со всем багажом (во, дали-то какие открывались!) авиабилету раз в год, я предпочел одну из «банановых республик», знакомую мне только по роману О. Генри, внятно бы и не ответил. О, пресвятые Куки и Колумбы, наставьте вашего последователя на путь истинный!
Выйдя из душного, грязного и тесного двухэтажного здания аэропорта, мы пересекли шоссе и оказались в пышном эдемском саду отеля, где нам предстояло прожить несколько дней в ожидании виз в соседний Гондурас. И это был первый раз в моей жизни, когда я прочувствовал что означает фраза «буйство тропиков».
При палящем почти триста дней в году солнце и изобилии пресной воды, в здешнюю плодородную вулканическую почву достаточно воткнуть палку, чтобы через пару лет из нее выросло дерево. Высоченные сейбы и хакаранды с опутывающими их по рукам и ногам лианами, густой подлесок из неведомых мне кустарников, орхидей и кактусов, клумбы цветов там и сям – и все это источает сильнейший, почти невыносимый для европейского носа аромат загнивающего цветения и сырости. Пара попугаев гуара, спускающихся с помощью цепких лап и мощных клювов по ветвям к бассейну (наверно, чтобы обшмонать новичков!), да еще зависшая игрушечным вертолетиком над огромным бутоном колибри – и мой безмолвный ступор после унылой октябрьской Москвы уже на подходе! А что же будет дальше, господа??
А дальше был сплошной Гондурас.
Когда выходишь из самолета в Тегусигальпе, то первое, что ощущаешь – это напоенный запахом соснового леса воздух. Когда-то в доколумбовы времена, вся территория, на которой сейчас расположен миллионный мегаполис, была покрыта сосняком.
Сейчас эти деревья растут только в респектабельных пригородах, да по крутым горам, где крестьянам затруднительно возделывать почву дедовским подсечноогневым методом. Но их запах всегда слышен в городе. Особенно после дождя и по прилету, когда обоняние еще не успело привыкнуть к нему.
Аэропорт в столице Гондураса маааленький, а взлетная полоса корооотенькая. Когда самолет снижается при посадке, то пролетает прямо над крышами домов, потом над дорогой на юг страны, и сразу после дороги начинается собственно посадочная полоса.
Сажать самолет здесь разрешают только местным, прошедшим спецподготовку по фигурному лавированию, пилотам. Говорят, что несколько раз самолет выпущенным шасси касался крыш проезжающих по трассе автобусов, чем приводил пассажиров в животную панику, а окрестных ребятишек – в неописуемый восторг. Не знаю, меня в эти моменты ни в самолете, ни в автобусах не было. Но вполне допускаю, что так и было. Не будут же местные иностранцу врать??
Все дело в том, повторяю, что полоса настолько коротка, что не нырни самолет прямо за забором, он неизбежно бы выкатился за ее пределы. Что и случилось один раз, когда американский транспортный «Геркулес» слишком поздно коснулся поверхности, протаранил забор с другой стороны аэропорта и остановился, только напоровшись со всего размаху крылом на крутую скалу.
Разбившийся самолет я видел лично. Нос транспортника грустно навис над шоссе, ведущим к аэропорту, и один из пропеллеров все продолжал вертеться, видимо, надеясь как-то помочь попавшей в переделку машине.
По приезду мы с неделю перекантовались в одном из отелей, а потом сняли жилье в Мирафлоресе, обширном микрорайоне, или, по-местному – колонии – среднего класса.
Просторный дом с тремя спальнями, гостиной, столовой, небольшой кухней, крытым гаражом и отдельно стоящим флигелем для прислуги вполне нам нравится. Гостиная дома обшита красным деревом, двери тоже из него.
Кажется, что эта порода дерева в стране не является чем-то уникальным, изысканным, настолько много его использовано в отделке даже небогатых жилищ. Над домом возвышаются два двухсотлитровых резервуара для пресной воды. Это очень важно для города, где вода населению подается не круглосуточно, а только в определенное время.
Мы живем на взгорке. Отсюда открывается прекрасный вид на центр города, лежащий в долине реки Чолутека (с непременным футбольным стадионом!) и окрестные горы, поросшие сосняком. Соседи очень доброжелательные и общительные, мы с ними дружим семьями, особенно с доньей Миной и доном Хуаном из дома напротив.
Ну, а дочка проводит целые вечера за игрой в лото, или, как его здесь называют – бинго – у других соседей, доньи Лети и дона Хайме. У них подрастает пятеро детей, все девочки, и младшая по возрасту – одногодок нашей дочурки.
Дон Хуан – бывший военный, по рождению – никарагуанец. Во время гражданской войны он эмигрировал, не желая участвовать в братском кровопролитии. Не обремененный никакими идеологическими шорами, он всегда старается быть максимально объективным в общении с нами и, даже несогласный с чем-то, никогда не будет стремиться, во что бы то ни стало навязать свою точку зрения. Он неизлечимо болен (даже сквозь смуглую кожу лица проступают серые пятна недуга), и предпочитает не тратить оставшееся ему время на бесполезную болтовню.
