Елена Фогель
Не смутит смелых сердцем
Неведомый край.
И навстречу судьбе
Не замедлят шаги.
Ты по книжным страницам
Гадай не гадай,
А в делах не предай,
Не споткнись, не солги.
Ворон крылья простер,
Мир от зла оградив.
И услышан героем
Безмолвный призыв.
***
«Ну, наконец-то!»
Река медленно, не торопясь текла по своим речным делам. Вода коснулась ног, зажурчала у колен и подхватила, понесла. Прибрежные кусты закрыли горизонт, и Тим погрузился в плотную темноту. «Прямо переправа у Харона», – мелькнуло в голове, и от этой мысли стало вдруг легко и весело. Впереди послышался шум. Вода заторопилась, словно ей самой было интересно узнать – что же там происходит. И, почти перед глазами у Тима зажегся крохотный огонек. На мгновение ему почудилось, что он на родной Сероструйке, и что у костерка на берегу дед Василий ждет его с котелком ароматной ухи. Но Сероструйка осталась далеко в прошлом, а огонек на берегу мог означать большие неприятности.
Тим нырнул и постарался под водой дотянуть до прибрежных кустов. Но предательское течение вынесло его к самому костру.
– Ты что там, в шпионов играешь, что ли? Вылазь. Фыркаешь как тюлень, на полреки слышно. Я тебя вон откуда заприметил.
От этого голоса Тима бросило в жар, и он в растерянности сделал по воде пару неловких шагов.
– Да что с тобой, малый? Доплавался до гусиной кожи. Садись-ка к огню поближе. Уха, вон поспела. Чуешь аромат-то.
Готовый, казалось к любым неожиданностям, Тим никак не мог поверить, что слышит этот родной, до боли знакомый голос.
– Дед?
– Ну а кто же еще?
«Да кто угодно», подумал про себя Тим, нащупывая рукоятку ножа. Лицо говорящего было плохо видно, человек сидел чуть поодаль от огня, но голос… Выстрелила головешка, взвились искры, пламя качнулось, плеснуло вверх, выхватив из темноты лицо, и сомнения исчезли. «Дед Василий, уха, Сероструйка: значит – дома».
– Ничего не значит, – проворчал старик. – Ты, вон, про нож не забыл – и правильно. Здесь только себе верить можно, да и то – не всегда. На такой случай и нож наготове.
«Я же ничего не говорил», – мелькнуло в голове Тима. «И нож не достал, а просто проверил».
– Ну и ладно. Не зачем язык лишний раз трепать, он ведь не казенный.
– Погоди, дед, ты что, мысли читаешь, что ли?
– А по-твоему, я только воробьев с огорода гонять могу? Ишь, удивился! Небось когда я про три ключа рассказывал – не удивлялся. Сказки, мол, легенды. Похлебай-ка ушицы, да пойдем. Здесь нам лучше не задерживаться.
Тим скинул промокшую одежду, выжал ее и разложил поближе к костру. Дед скинул с себя плащ и протянул внуку. Тим накинул на замерзшие плечи теплую мягкую ткань, присел к огню и осторожно, не торопясь взял в руки миску с горячей ухой. Он так и не наловчился есть с колен и очень боялся опрокинуть на себя все, что было налито ему дедом от души, до самых краев. Пристроившись поудобнее и примостив горячую миску более или менее безопасно, он сообразил, что ложки у него нет, а если бы и была, то достать ее он из такого положения ну никак бы не смог. В растерянности мальчик поднял глаза и прямо перед собой увидел дедову руку с ложкой, тускло поблескивающей в свете костра. «Алюминиевая», – отметил про себя Тим, беря в руки ложку – «Старенькая. Дед всегда ее с собой в дорогу берет, чтобы вес поменьше был». От наваристой, душистой юшки по телу разлилось тепло, костер потрескивал, не отпускал от себя взгляд, вода шумела на близком перекате. И сквозь шепот воды, глухо, словно из-за стены, до Тима донеслось: «… остановился тот олень-золотые рога, ударил копытом в бел камень и потек из камня ключ, вода родниковая. И кто пил из того ключа, тот все языки на свете понимал: и звериные, и змеиные, и людские и немые…». Что это за языки такие – немые, Тим тогда ни у кого узнать не мог. Кто просто не знал, кто говорил, что в старину люди глупые были, вот и навыдумывали всякую всячину. Дед Василий же отвечал, что объяснить такое нельзя, самому понять надо. «Вот, кажется, я и понял», – решил Тим, – «выходит дед водички волшебной попил и мысли читать начал. Это что же, значит, он и птиц понимает и зверей, что они там лают-блеют. Чушь, бред!» Тим поднял голову и перехватил насмешливый дедушкин взгляд. Тот смотрел на внучка, усмехаясь в пушистые усы.
– Эх ты, спортсмен-экстремал. Отдохнул? Тогда поднимайся. Одежка твоя подсохла. Одевайся скорее. Путь неблизкий, а нам его до свету одолеть надо.
По правде говоря, все тело у Тима ныло от усталости, к ногам словно подвесили пудовые гири, но он и сам понимал, что оставаться здесь надолго нельзя.
***
К Сероструйке жители деревни Крапивня всегда относились с опаской. Рыбу, конечно, ловили и на лодках, если надо, плавали. Скотину на водопой тоже гоняли. Но чтобы на бережку, на травке посидеть, отдых устроить или самим купаться, такого не водилось. На первый взгляд ничего страшного на реке не было. Неспешное течение, берега, заросшие разнотравьем, тихие заводи с кувшинками. Ни круч, ни обрывов, ни коварных омутов. Но слава у реки была недобрая. Старики поговаривали про нечисть всякую, ребятню водяным да русалками пугали. Те из взрослых, что уже в годах, рассказывали о водоворотах и подводных течениях. Ну а молодежь и сама в воду не лезла: слишком памятны были случаи, когда на Сероструйке два лета подряд пропадали люди.
Сперва исчезла парочка горожан, приехавших «слиться с природой». Люди с виду были интеллигентные. Не шумели, с местными не задирались, от разговоров не отказывались, мусор не разбрасывали. Был у них, правда, один пунктик: растворение в природе. На солнце смотрели, с птичками пересвистывались, деревья обнимали. Ну и растворились. Да так, что ни местные рыбаки, ни полиция никаких следов найти не могли. Палатка на берегу, снаряжение туристское, кострище, вещи всякие – остались, а люди – нет. Добровольцы местные пошарили по окрестностям, полицейские берега прочесали, даже водолаза из города привезли. Но никого не нашли. На том дело и кончилось. Полиция уехала отчеты писать. А старики все по-своему объяснили. Нашли, мол, приезжие в речке серую струю, по ней на другую сторону и уплыли. «На тот берег, что ли?» «Да какой берег? Берега – вот они – что тот, что этот – наши. А сторона – она и есть – другая». Деревенские на эти речи плечами пожимали. Но со стариками спорить охоты не было.
А потом приехали еще горожане – экспедиция. У них дело серьезно налажено было. По научному. Аппаратуру привезли для съемок. В клубе расположились, пораспрашивали – чем деревня славится, какие промыслы в старину в ней процветали. К умельцам местным в гости пришли, всё секреты мастеров перенять старались. Старший своих сотрудников распределил – кого к Федору-гончару, учиться глину замешивать, на круге гончарном работать, роспись на посуде осваивать; кого к тете Тоне – перенимать узоры, какими она подзорники да наволочки расшивала. Сам у Степана-кузнеца в кузне прописался. С ним он быстро общий язык нашел, стучали в два молотка так, что по всей деревне звон стоял. Ну а молодые в народ пошли. Людей про старину расспрашивали, песни и сказки на магнитофон записывали, у старух все наряды из сундуков перемеряли. Оператор у них отдыху не знал: мотался с камерой по деревне, все снимал. И песни, и разговоры, и работу деревенскую. Приехал с экспедицией один тип, который с местными особо не общался. Он целыми днями возле речки с каким-то ящиком мотался. Все пробы брал. То по берегу гулял, то на лодке катался. Ну и нашел себе приключение. Исчез вместе с ящиком и следов не оставил. И снова ни полиция, ни мужики местные найти ничего не смогли.
