Да подальше всё пошло
Поболело и прошло
Кто расскажет о любви
В которой прячется тепло
Где обиды, а где боль
Всё пройдет само собой
Как на рану сыпать соль
Ведь ранила меня стрельбой
Да подальше всё пошло
Поболело и прошло
Кто расскажет о любви
В которой прячется тепло
Где обиды, а где боль
Всё пройдет само собой
Как на рану сыпать соль
Ведь ранила меня стрельбой
(с) Поболело и прошло
HENSY
– Ты, щенок, как смел меня так опозорить?
– Кто знал, что гаишники окажутся несговорчивыми. Но ты прикормишь. У тебя все прикормленные.
Генерал Галай вскочил со стула и облокотился на дрожащие руки, наклоняясь к младшему сыну, а Демьян взгляд отвел и на стены смотрит усмехаясь. Везде отец. То руку жмет самому президенту, то министру обороны, то еще какому– то высокопоставленному индюку.
– Я тебя, гниду такую, оставлю без копейки. Без карточек, без наличности, без машины.
Не смотрит на отца, а презрительно разглядывает портреты на стене, сложив руки за спиной. Темные волосы взъерошены и заправлены за уши, черная косуха сброшена с плеч, на которых места живого нет от татуировок, под курткой только тонкая майка белая с изображением скелета, играющего на гитаре.
– По хер. Засунь свое бабло себе в задницу. Интересно, если бы этот гондон в фуражке протянул тебе ручку – ты бы ее поцеловал?
Зашла секретарша с подносом.
– Или ей в задницу вместе с…
Присвистнул, и отец тут же гаркнул:
– Пошла вон! Я тебя не звал! – обернулся к сыну. – А тыыыы. Чтоб глаза мои тебя не видели, и ключи от машины сюда положил, вместе с портмоне и карточками. Сам зарабатывай!
– Да ради бога! Срать я хотел на твои деньги!
Зеленые глаза парня сверкнули яростью. Он швырнул и кошелёк, и ключи на блестящий, отполированный стол. Генерал Галай протянул руку и схватил сына за плечо, разворачивая его к себе, но тот тут же сбросил его ладонь, глядя исподлобья на отца. Взгляд страшный, волчий. Как будто вот– вот кинется и загрызет живьем.
– Я уже одного сына потерял! Тебя не хочу! Не моими руками!
– Твоими… все было твоими руками, батя! Ты сам прекрасно знаешь. Твоими и… суки той паршивой. Ты даже ее не нашел! Ты был занят своей новой… дыр…
Замахнулся, чтобы ударить сына, но тот отшвырнул руку генерала.
– Заткнись! Не смей так говорить о Ирине!
– Как хочу, так и говорю. В отличие от твоих жополизов, только правду, которая тебе не нравится. Шалава твоя Ирина и живет с тобой ради твоего бабла! Все. Мне пора.
– Куда!
– На работу устраиваться!
Демонстративно чавкая жвачкой снова осмотрел портреты на стене, поправляя куртку и засовывая руки в карманы черных джинсов. Издевательски присвистнул.
– Ты с ними делишься награбленным или они с тобой?
– Неблагодарный щенок! Я тебя содержу! Я! Одеваю, кормлю, развлечения твои оплачиваю!
– О как! Упреки пошли! Забирай все! Трусы, хочешь, сниму?
Начал расстегивать джинсы, но отец пнул его двумя руками в грудь.
– Пошел отсюда. Клоун. Иди…учись. Иначе и оттуда вылетишь. Потому что ты ни на что не годный, бездарный, ленивый лоботряс. Тебе б только на гитаре брынчать и девочек трахать!
– Генетика, пап. Это все генетика.
– Да…генетика. Твоя мама прекрасно играла на…
– Замолчи. Не говори о маме. Никогда не говори о ней. Ты ее имя недостоин вслух произносить.
– Не окончишь универ, будешь на улице у метро играть, милостыню просить! Одна надежда была на Богдана. А теперь…
– А теперь его нет. А я – не он и им никогда не буду.
Развернулся и вышел из кабинета отца, хлопнув дверью. В кармане зазвонил сотовый.
– Эй, Демон, привет.
– Здаров.
– На репетицию вечером.
– Помню. А ты где? В универе?
– Да. В отличие от тебя, грызу науку всеми зубами.
– Я опоздаю. Отец тачку отобрал.
– Позвони одной из своих мамочек, пусть подкинет твой смазливый зад на пары. У нас преподша новая. Историчка. Ты бы видел ее. У меня сразу встал. Там такая телочка. Одевается стремно… но я б ей вдул.
– Ты бы всем вдул.
Перепрыгнул через низкий забор казенного учреждения и направился к остановке.
– Я у тебя сегодня переночую.
– Что? Твой предок в ударе и опять воспитывает?
– Узнал о ночном происшествии. Разозлился.
– Ну дык, поплакались, видать.
– Видать. Один в больничке лежит. Не хер было про брата ересь нести. Давай. Скоро буду.
– Историчка тебя не впустит. Заявила сегодня, что опоздавшие могут оставаться за дверью.
– Да пошла она.
Запрыгнул в маршрутку, стал у окна, сунул наушники в уши. Длинные тёмные пряди упали на лицо, закрывая светло– зеленые глаза.
– Посмотри на этого. Вырядился. Патлы, как у черта, серьга эта в ухе, весь разрисованный. Тьфу! Дьявол!
Усмехнулся, резко повернулся к бабке и оскалился. Она ойкнула и перекрестилась, когда он пошевелил языком со штангой посередине.
– Молитесь, бабуля, апокалипсис грядет! Войско дьявола уже вышло на улицы… а за ним смерть идет с косой. Забирает всех, у кого на кладбище прогулы стоят. Вы тоже там в списке. Перррваяя.
Бабка выскочила на первой же остановке, а Демьян сел на ее место и нагло посмотрел на вторую бабку.
– Бу!
Она дернулась и тут же уставилась в газету.
***
– Кого еще нет? – он услышал молодой голос из– за двери аудитории и резко ее распахнул, смачно втягивая воздух носом. Послышался смех. Его заметили.
– Ну меня. – и облокотился о косяк двери. На запястье пестреет татуировка с розами, черепом и крестами.
– НУ ТЫ, можешь выйти за дверь. У меня опозданий не бывает. Пойди погуляй.
Даже не обернулась.
– Буду первым вашим опоздавшим! – и нагло зашел в аудиторию. Не хватало, чтоб какая– то новенькая лохушка выгоняла его с пары. У него даже старая стерва Кузьминична ходит по струнке.
Вразвалочку направился к своему месту, проходя мимо невысокой преподавательницы намеренно посмотрел на нее свысока, показывая ребром ладони на свой пупок. Многие хохотнули, а он сделал сзади нее характерный жест руками и бедрами вперед– назад. Она на него не смотрела, что– то писала на доске. Очень стройная, волосы пшеничные, длинные собраны в хвост. Юбка чуть ниже колен. Одета отстойно. Интересно, из какой дыры приехала?
– Вам придется покинуть аудиторию! – спокойно сказала, продолжая выводить на доске какое– то идиотское название.
– А кто меня заставит?
– Я!
И обернулась к нему… Они застыли оба. Демьян изменился в лице. Ухмылка пропала, и зеленые глаза потемнели, стали почти черными. Желваки на выступающих скулах отчетливо задергались. Учительница изо всех сил сжала указку. Было видно, как побелели костяшки ее пальцев.
– Покиньте помещение. Я не допускаю вас к паре.
Осмотрел ее исподлобья и, не обращая внимание на руку, указывающую на дверь, уселся в первом ряду, нагло развалившись в кресле и вытянув вперед ноги в массивных ботинках.
– Значит, аудиторию покину я.
И вышла, продолжая сдавливать указку обеими руками.
