ноябрь, 1999 год
Мы с мамой гостим в деревне у бабы Кати. Собираемся спать.
Я ложусь с бабушкой, а мама – с тётей Таней в спальне за стенкой. Выключаем свет, ложимся, кому как удобно, и молчим по-ночному. Я дышу, но мои вдохи кажутся мне долгими и бестолковыми. В груди тяжелеет, и такого тяжеления со мной раньше никогда не было. Как будто я бутылка, и кто-то медленно закрывает мне горлышко пробкой. Что-то внутри меня орало – беги, а что-то другое шептало – лежи и никого не беспокой, всё равно не успеешь.
Я перепрыгиваю через бабушку без объяснений и бегу за стенку к маме – мам, мам, со мной что-то не так. Везде зажигают свет. Почему-то стою на коленях на полу. С одной стороны – мама, с другой – тётя Таня. Они говорят – кашляй, я исполняю, и на вафельное полотенце летит что-то зелёно-желтое. Этого недостаточно. Сколько-то секунд я вообще не могу вдохнуть и слышу, как из-за неполучающегося вдоха играют в ушах барабанные перепонки. Моя бутылка закрыта, и дело идёт к тому, что я умру в семь лет среди ковров на стенах в самый дерьмовый месяц в году. В меня пшикнули что-то из синего ингалятора. Я начинаю дышать, потому что уверена – если мама пшикнула что-то с таким серьёзным лицом – это должно помочь.
Мы выходим на улицу. На мне чья-то огромная куртка, и я шагаю по крыльцу взад-вперёд. Мама велела мне дышать и сказать, если вдруг замёрзну. Она вынесла на крыльцо три пары галош с засохшей грязью и намывала их ледяной водой из бочки. А когда намыла, начала заново. Вокруг ни одного фонаря, только над нашим крыльцом крошечная лампочка. Я разглядываю щедрые негородские звёзды и думаю – если небо способно так улыбаться, значит ему на нас не плевать.
– Мам, я умру?
– С ума сошла? Конечно нет, дети не умирают. Умирают только старики.
Родители никогда не говорили нам с сестрой о смерти в том смысле, что она касается всех, включая нас. И это здорово. Потому что в те несколько секунд, что я не могла вдохнуть, в моей голове была только одна мысль – я не могу умереть! Мои родственники не умирали, мои друзья не умирали – вообще никто важный ещё не умирал – вот и я не стану.
Выходит, что меня спасло незнание, но бабушка сказала, что это бог помог. Я его об этом не просила – не умела ещё, но за меня молились мама, бабушка и тётя. У бога не было шанса не обратить на меня внимание. Если бы бог не прислушался, они бы задушили его голыми руками и похоронили в огороде под крыжовником. А каждому, кто придёт расследовать убийство – лопатой по башке. Потому что таковы женщины в мамином роду – воины с молитвой и лопатой.
Какое облегчение, что бог в ту ночь решил не искать себе проблем. И какая радость, что для бога откупорить лишнюю бутылочку – это дело двух секунд.
14 августа, 2021
Я забегаю в кофейню в серебряном дождевике. На меня все смотрят. На меня всегда все смотрят в этом дождевике – я похожа на рыцаря в светящейся стали. Не даю Юле себя обнять, потому что дождевик весь вымок и на голове всё сырое и кудрявое. Юля смеётся – и я в который раз отмечаю, как много можно сказать о человеке по смеху. Юля смеётся всем сердцем и звенит так, как будто в её горле не застряло ни одной обиды. Как будто ничья рука не держит её за шею, контролируя звук.
Юля работает финансовым юристом, воспитывает сына и носит на пиджаке брошь жар-птицы. А ещё шаманит, ясновидит и на досуге болтает с умершими родственниками. Для живых Юля тоже прекрасный собеседник, поэтому я так люблю пить с ней кофе и рассуждать о вечном. Есть ли бог? Есть ли у человека предназначение? Какой смысл быть одарённым шаманом и отвечать людям на зудящие вопросы, если потом они идут домой и живут, как жили? Как объяснить клиентке, что в хронике её души не указано точное число, когда она выйдет замуж?
Мы сели за стол с тремя креслами. На свободное третье кресло я могла поставить сумку, но сумки у меня не было. Я не ношу сумок без крайней необходимости – ненавижу, когда при ходьбе что-то бьёт меня по плечу. Пустое кресло пустым и осталось.
К девяти вечера мы почти собрались расходиться, но Юля сказала, что у неё настроение открыть мою «хронику» и немедленно. Объясню. Речь про «Хроники Акаши» – это такая эзотерическая теория о том, что у каждой души есть своя хроника. Наши души постоянно учатся и выполняют разные земные задачки. Всё, что делает душа, пишется в книгу-хронику. И обученный человек типа Юли может эту книгу почитать. В чтении нет ничего религиозного или сектантского. Считайте, что это просто сеанс у психолога с непредсказуемым, но обязательно хорошим концом.
Мы с Юлей уже открывали мою хронику – и да, было здорово. Всегда приятно услышать из чужого рта всё то, что ты сам о себе знаешь, но боишься сказать вслух. И по сути, не было необходимости открывать хронику снова в людной кофейне, где ревела кофемашина и бегали чьи-то дети. Но в колонках Scorpions заиграли свою Still loving you. И мы открыли. И теперь я точно знаю – не надо вдвоём садиться за стол с тремя креслами, если никого не ждёте.
– Кааать. Помнишь, я тебе говорила, что читаю хроники по-разному? Иногда читаю, как книгу, иногда вижу картинки. Иногда приходит умерший родственник и подсказывает что-то полезное.
– Ко мне пришёл кто-то мёртвый?
– Нет.
– Живой?!
– Нет. У тебя тут бог в хронике, Кать. Он будет говорить, а я тебе передавать.
– Эээ… так бывает? Это нормально?
– Не знаю, Кать, у меня такое в первый раз, но значит, тебе так удобнее информацию принять.
– Юль, мне сейчас не по себе, вот честно.
– Закроем хронику?
– Нет. Закрывать бога – это, наверно, невежливо?
– Невежливо.
Я взяла у Юли блокнот и ручку. Бог наговорил на пять листов. Где-то в конце второго листа я заплакала, спряталась в ладошки и захотела домой. Потому что Юля сказала, что моя гордость мешает мне дышать. Что моя гордость – стена, достающая до МКС. Что на этой стене уместятся непристойные граффити от представителей всех внеземных цивилизаций. Как-то неожиданно и сдавленно я заорала, что защищаю себя, как умею, и никто не смеет меня осуждать. Соседние столики обернулись. Юля смотрела на меня с сочувствием. Я подумала, что орать на шамана – невежливо. На бога – тоже. Заткнулась, заказала ещё кофе и продолжила писать.
Я писала, а ум сопротивлялся и хихикал. Ум говорил – Катя, ну сама же понимаешь, как это нелепо. Ты – голодная до любви девочка, а твоя подруга – отлетевшая эзотеричка. Вы так хотите чувствовать себя значимыми и избранными, что готовы посадить небо к себе за стол. Хочешь слушать – слушай, я не запрещаю, но не дай сделать из себя дуру, Катя. Никому не дай сделать из себя дуру.
