Первый вагонный вдох: «Ах!»
Иду осматривать годовой свой транспорт.
Чтоб без ущерба физическому здоровью
скелета каркас нести,
предусмотрены в этом странном спорте
(не замаранном ложью,
не запятнанном кровью) —
в плацкартах, купе и переходах
сочинённо-сложных —
ремни и подушки безопасности.
Не пользуюсь! Приучена шибко —
всё познавать на своих ошибках.
Поезд трясёт. На перегонах
перехожу из вагона в вагон
в поисках стоп-крана.
Даёт сбой.
Настырный. Гласит: «Выходить рано».
…
Непривычностью
одиночество —
в подкорку
вгрызается зверем!
Свистом
в извилистом
мозге вспоротом:
«Не верь ему!»
Разговариваю сама с собой
и с воздухом спёртым.
Разрываюсь на части речи я —
междометия и наречия (!) —
ищу чистого кислорода паёк, но
в вагонах задраены перепонки-окна,
и карты затёрты.
Вместо них – плавуче-нетрезвая
реклама восточных танцев.
Мысль буравчиком врезалась:
«Для чего указатель на зону ведёт живота? —
Прибытия пункт – неужели там?»
…
«Россия. Столица. АО Восточный.» —
платформенными, каблучными
маршами по следам,
отправления станция
барабанила звучно!
Помню ясно. Да!
Точно
помню!
А ещё… радужкой строки бегущей
колосилось будущее
в гуще
информационного поля:
«В маленькой
квартирке
на Московском востоке,
в распахнутом бутоне цветения барвинка,
залитого солнца электротоком,
подхватив вирус любви и счастливого сна
с привкусом кориандра,
на год затворившись иноком
(что ворвётся за сим – того
не представляя пока, не ведая),
осенью две тысячи десятого
началась мировая «Гольяновская весна» —
новой волны парадигма,
которую учебники и литературоведы
впишут в историю рядом с именем —
Барвицкая Александра.»