– Надо написать рассказ про Дальний Восток, – делюсь проблемой с мужем.
– Ты же там никогда не была, – недоумевает он.
– Андрюш, я много где не была. Но задано про Дальний Восток.
Ему хорошо смеяться, он-то летал с театром на фестиваль «Сахалинская рампа».
Отличный был спектакль «Сахалинская жена». Однажды его играли в родных стенах на День театра. Как с самого начала не заладилось, так до конца и не пошло. Начались неприятности с петуха, живого, которому забыли вынести клетку, и актёры не знали, куда этого петуха сунуть, так и передавали из рук в руки, как эстафетную палочку. Закончилось сломанной бамбуковой трубой, на которую наступили. Труба треснула и перестала быть музыкальным инструментом.
Но главный ляп случился в середине спектакля. Красивый, осанистый Унтер, надзиратель, сообщает каторжникам, что приедет баба, на которой один из них сможет жениться.
Ссыльнопоселенец Степан должен спросить: «Как её зовут? Бабу то есть». И красивый Унтер, приподняв правую руку, как Пушкин перед Державиным на картине Репина, и подставив левую руку ко рту, как Лиля Брик, позирующая Родченко для плаката «Покупайте книги Ленгиза!», словом, приняв столь театральную позу, собирается изобразить эхо в горах: «Её зовут О-о-о-льга…»
И вдруг Степан задаёт самый абсурдный вопрос из всех возможных: «А как Ольгу зовут?»
Обе руки Унтера безвольно падают. Он с укоризной смотрит на Степана и лихорадочно подыскивает подходящий ответ на столь неожиданный вопрос.
На помощь приходит Степан: «Ну её же Ольгой зовут?»
«Да! – отвечает Унтер, вкладывая в интонацию максимум сарказма. – Ольгой!»
А второй женский образ – гилячка Марина, которая варит целебный чай «от грудей» из «синенького такого цветочка» – аконита. Чай настолько целебный, что «целую роту на тот свет отправить можно». Внешне вылитая бомжиха, Марина, однако, ведёт свой женский бизнес – согревает любовью каторжников за четыре копейки.
И вот такой замечательный спектакль приняли «на исторической родине» довольно неоднозначно. Мне кажется, есть такой особый синдром. И если его ещё никто не описал, то я не против, чтобы его назвали моим именем. Что за синдром такой? Всё просто! Наши представления о себе редко совпадают с чужими представлениями о нас. Но это все знают. Интересен частный случай. Если эти представления извне художественно правдивы, а притом чистой воды вымысел, принять их сложно, но и отбросить не получится. Как для всех русских кошмарен космонавт в ушанке в голливудском кино, так для сахалинских женщин – каторжница-гилячка. Не тот образ сделали типичным!
В спектакле все герои ждут встречи с литератором Чеховым. Стелется шёпот: «Чехов, Чехов…» Вот и для всех русских писателей посетить Сахалин – всё равно что до конца прочувствовать Антона Павловича. Приятное, должно быть, ощущение – прочувствовать Чехова от Москвы до самого Сахалина!
Вспомнилось вдруг, как Андрей, выложив весь сахалинский фоторепортаж, всё искал какое-то очень важное фото (я так и думала, что с Чеховым, не иначе) и, наконец, радостно ткнул пальцем в серую точку на фоне серого же моря:
– Это нерпа!
– Вот это вот? – удивилась я.
– Да, это нерпа! – сказал он довольно.
Меня же восхитили не мифические нерпы, а крабы, с которыми вместо обезьянок позировала вся труппа.
– Ели крабов? – сглотнула я.
– Крабов? Ну конечно!
Выражение его лица говорило: «Как можно спрашивать очевидное?» Обиделся за нерпу.
Но что же написать мне? Всё, что я помню, это в Петропавловске-Камчатском полночь. Там всегда была полночь. Там и сейчас, наверное, полночь. Попробую развеять тьму!
Белый пароход «Ерофей Хабаров» держит курс на Камчатку. Я тоже вся в белом, но с розовым лотосом в волосах изучаю инструкцию «Если вы встретили медведя». В волнах плещутся и поют невидимые нерпы, в небе носятся и кричат капризные чайки. Я уже различаю на горизонте Ключевскую сопку и другие, безымянные, вулканы.
